Я осторожно заговорил. Мне не хотелось огорчать его.

— Но были тысячи пророчеств, которые говорили, что ты умрешь. А ты не умер. Можем ли мы быть уверены, что этот предсказанный сын реален?

Какое-то время он сидел, не шевелясь.

— Я не могу позволить себе сомневаться в этом. Если мой наследник существует, мы должны найти и защитить его. Если я откажусь принять возможность его существования, а он действительно существует, и они найдут его, то его жизнь станет страданием, а смерть — трагедией для всего мира. Так что я должен верить в него, даже если не могу точно сказать, как мог появиться такой ребенок.

Он смотрел в темноту.

— Фитц… Там, на рынке. Кажется, я припоминаю: он был там. Когда я прикоснулся к нему, я моментально его узнал. Своего сына, — он неровно вздохнул, его голос задрожал. — Вокруг нас стало светло и ясно. Я не только прозрел, я мог видеть все возможности, пронизывающие этот момент. Все, что мы могли бы изменить вместе.

Его голос становился слабее.

— Не было никакого света. Зимний день повернул к вечеру, и единственным человеком рядом с тобой была… Шут? Что такое?

Он откинулся на спинку кресла и спрятал лицо в руках. Затем подавленно произнес:

— Мне плохо. И… на спине что-то мокрое.

Мое сердце замерло. Я подошел и встал позади его кресла.

— Наклонись вперед, — спокойно предложил я.

На удивление, он меня послушался. Спина его рубашки была мокрая, но не от крови.

— Задери рубашку, — попросил я его, и он попытался это сделать.

Я помог ему обнажить спину, и он снова подчинился. Я высоко поднял свечу.

— О, Шут, — вырвалось у меня прежде, чем я смог усмирить голос.

Большая красная опухоль рядом с позвоночником лопнула, и по шрамам и выпирающим костям бежала тонкая грязная струйка.

— Сиди спокойно, — сказал я ему и отошел к огню за теплой водой. Я смочил салфетку, выжал ее и предупредил Шута: «Приготовься!», прежде чем прижать ее к нарыву. Он громко зашипел, а затем опустил голову на скрещенные руки.

— Похоже на гнойник. Сейчас он открыт и течет. Думаю, это хорошо.

Он слегка вздрогнул, но промолчал. Я не сразу понял, что он потерял сознание.

— Шут? — я коснулся его плеча.

Нет ответа. Я потянулся Скиллом и нашел Чейда.

Это Шут. Ему хуже. Ты можешь отправить целителя в свои старые комнаты?

Никто из них не знает туда путь, даже если кто-то вдруг не спит. Мне прийти?

Нет. Я позабочусь о нем.

Уверен?

Уверен.

Наверное, не стоит больше никого впутывать. Лучше будет, если мы справимся сами, как нередко справлялись и раньше. Пока он не ощущал боли, я зажег больше свечей, чтобы стало светлее, и принес таз. Очистил рану, как смог. Когда я протер ее губкой и жидкость вытекла из нее, опухоль стала мягкой. Это не кровь.

— Ничем не отличается от лошади, — не слыша себя, пробормотал я сквозь стиснутые зубы.

Очищенный, раскрытый гнойник зиял на его спине, будто ужасный распахнутый рот. Он стал глубже. Я заставил себя осмотреть измученное тело Шута. На нем были и другие гнойники. Они вздувались, некоторые блестящие и почти белые, другие красные и воспаленные, окруженные сетью темных прожилок.

Я смотрел на умирающего. Он пережил слишком многое. Думать, что еда и отдых как-то приблизят его выздоровление — это безумие. Они лишь продлят его агонию. Яды, разрушавшие его тело, невероятно распространились. Он мог умереть прямо сейчас.

Я коснулся его шеи, положив два пальца на точки, где слышен пульс. Его сердце все еще билось, я чувствовал слабые толчки крови. Я закрыл глаза и провел пальцами, погружаясь в особое упоение этого спокойного ритма.