Он закашлялся, отвернувшись в сторону и держась за напрягшийся живот. Приступ затянулся. Я принес ему воды, и он отхлебнул из чашки, после чего его скрутила новая волна кашля и хрипов. Слезы катились по его щекам, когда он наконец смог вдохнуть и заговорить.

— Вина, если есть. Или бренди. Или еще воды. И что-нибудь поесть. Но не много, Фитц. Не стоит с этим торопиться.

— Это разумно, — поддержал я его.

Оказалось, в горшке над огнем греется жирная похлебка из сига, лука и овощей. Я налил ему немного в неглубокую тарелку и почувствовал облегчение, когда его пальцы нашарили ложку, которую я положил рядом. Тут же я оставил кружку воды. Мне было жаль, что еда положила конец откровенному рассказу, столь редкому в устах Шута. Я наблюдал, как он осторожно зачерпывал суп и подносил ложку ко рту. Еще одна ложка…

Он остановился.

— Ты так внимательно следишь за мной, что я чувствую это, — грустно заметил он.

— Да, слежу. Извини.

Я встал и плеснул немного бренди в бокал. Потом устроился в кресле, вытянув к огню ноги, и сделал глоток. Шут заговорил внезапно. Я не сводил глаз с огня и молча слушал, его, то и дело прерывавшегося на то, чтобы съесть еще одну ложку похлебки.

— Я помню, как ты предупреждал принца… теперь он король Дьютифул, да? Как ты предупреждал его об опасности путешествия через колонны в незнакомые места. Ты был прав, беспокоясь об этом. Прилкоп предполагал, что столбы оставались такими же, как в те времена, когда он последний раз пользовался ими. Мы вошли в колонну в городе и внезапно оказались лицом вниз в земле, где нам едва хватило места, чтобы выбраться наружу.

Он съел еще ложку похлебки.

— Колонна была опрокинута. Умышленно, полагаю, и нам повезло, что тот, кто сделал это, оказался не слишком усердным. Она упала так, что верх ее покоился на краю чаши фонтана. Длинный, сухой, пустой, этот город не был похож на Кельсингру. В нем были все признаки древней войны и более позднего грабежа. Умышленный вред. Старый город раскинулся на самых высоких холмах острова. А вот где именно находится этот остров, я не смогу тебе сказать. Это место мне незнакомо. Несколько десятилетий назад, когда я впервые прибыл сюда, я не проходил через него. И теперь, на обратном пути, тоже, — он покачал головой. — Когда мы пойдем назад, не думаю, что нам стоит полагаться на этот путь. Что случилось бы с нами, если бы под колонной не было места, чтобы выйти из нее? Понятия не имею. И у меня нет никакого желания узнать это.

Он пролил немного похлебки на себя. Я ничего не сказал, и только уголком глаза следил, как он нащупал салфетку, нашел ее и вытер подбородок и ночную рубашку. Я отпил еще бренди и, опуская кружку на стол, слегка стукнул ею.

— Когда мы выползли из-под колонны, у нас ушло полдня, чтобы пройти через развалины. Орнаменты, от которых мало что осталось, напомнили мне те, что я видел в Кельсингре и на Аслевджале. Большинство статуй были разбиты вдребезги, многие здания — разрушены до основания. Город был разорен. Я слышал громкий смех, мне шептали обрывки слов, затем послышалась отдаленная отрывистая музыка. Диссонанс разрывал меня. Поверь, если бы мне пришлось там задержаться, я бы сошел с ума. Прилкоп совсем пал духом. Когда-то, по его словам, это было место красоты и мира. Он поспешно провел меня через него, несмотря на то, что я очень устал, будто не мог вынести то, что видел.

— Ты пьешь бренди без меня? — внезапно спросил он.

— Да. Но это не очень хороший бренди.

— Самое худшее оправдание, которое я когда-либо слышал, чтобы не делиться с другом.

— Точно. Хочешь немного?

— Не откажусь.