Я принес еще одну кружку и налил ему несколько глотков. Потом добавил в огонь дров. И вдруг почувствовал уютную, приятную усталость. В эту зимнюю ночь мы сидели в тепле, вечером я служил своему королю, а рядом был мой старый друг, который постепенно выздоравливал. Я почувствовал укол совести, вспомнив о Би, такой далекой отсюда, предоставленной самой себе, но утешил себя, что скоро мои подарки и записка окажутся в ее руках. Она была с Рэвелом, и мне нравилась ее горничная. Би знала, что я думаю о ней. Конечно, после того, как я резко поговорил с Шан и Лантом, они не осмелятся быть жестокими к ней. Мальчик из конюшни учил ее ездить на лошади. Приятно было сознавать, что она сама нашла себе друга. Я питал надежду, что у нее есть и другие домашние союзники, о которых я ничего не знаю. Я сказал себе, что глупо беспокоиться о ней. На самом деле она очень способная малышка.

Шут откашлялся.

— В ту ночь мы расположились лагерем в лесу, на краю разбитого города, а на следующее утро пошли пешком туда, где могли бы сверху рассмотреть портовый город. Прилкоп сказал, что он значительно вырос с его последнего посещения. В гавани стояли рыбацкие суда, и он сказал, что с юга приходят и другие корабли, чтобы купить соленую рыбу, рыбий жир и редкую кожу, сделанную из очень тяжелой рыбьей.

— Рыбья кожа? — не удержался я от вопроса.

— Меня это тоже очень удивило. Никогда не слышал о такой вещи. Но ее на самом деле продают. Грубые куски берегут для полировки дерева и даже камня, а маленькими оборачивают рукояти ножей и мечей. Даже пропитанные кровью, они не скользят.

Он снова закашлялся, вытер рот, и сделал еще глоток бренди. Когда он перевел дыхание и продолжил, в его горле что-то захрипело.

— Так вот. Мы спустились в этот солнечный город как были, в зимней одежде. Прилкоп выглядел очень довольным и был удивлен, заметив, что люди бросали взгляды и тут же отворачивались от нас. Там верили, что в городе на холме живут демоны. Мы видели заброшенные здания, построенные из камня, который вывезли из города, считавшегося наводненными темными духами. Никто не желал нам помочь, даже когда Прилкоп показывал людям серебряные монеты. Несколько детей бежали за нами, крича и бросая камешки, пока взрослые не отозвали их. Мы спустились к докам, и там Прилкоп смог купить проезд на потрепанном судне.

Корабль закупал рыбу и масло, и отчаянно вонял. Никогда не видел такого разношерстого экипажа. Те, кто помоложе, выглядели ужасающе, а старые матросы были либо весьма невезучими, либо их часто били. У одного не хватало глаза, у другого — палка вместо ноги, у третьего — восемь пальцев на руках. Я пытался убедить Прилкопа, что нам не стоит отправляться на этом корабле, но он думал, что если мы не покинем город, то этой же ночью расстанемся с жизнями. Мне казалось, что это судно — плохой выбор, но он был настойчив. И мы поплыли.

Шут замолчал, съел еще немного супа, вытер рот, отпил бренди, и снова осторожно протер рот и пальцы. Поднял ложку, положил ее на стол, снова пригубил бренди. Затем повел слепыми глазами в мою сторону, и впервые с момента нашей встречи в его взгляде промелькнуло чистое озорство.

— Ты слушаешь?

Я вслух рассмеялся, понимая, что он чувствует.

— Ты же знаешь, что слушаю.

— Знаю. Фитц, я чувствую тебя, — он поднял руку, показывая мне кончики пальцев, когда-то серебрившиеся Скиллом, сменившимся гладкими шрамами. — Я давно разорвал нашу связь. А они вырезали серебро из моих пальцев, потому что догадались, какую силу оно имеет. И все годы заключения я думал, что просто воображаю связь с тобой.

Он наклонил голову.

— Но кажется, она реальна.

— Я не знаю, — признался я. — За все эти годы я ничего не чувствовал. Иногда я думал, что ты можешь быть мертв, а иногда верил, что ты уже совершенно забыл нашу дружбу.