— Авось не всех,—довольно оскалился Рат.—Человек, как они, без коня ничто — это даже нам известно. А любой конь волка боится. Уведем их табуны, а потом самих резать начнем. И кроме того,—добавил он тише,—из нас не все так уж довольны, что придется со своими сражаться. Мы там не такими уж хорошими помощникими тебе будем, а здесь…

Он замолчал и отвернулся, наблюдая, как псоглавцы, не сговариваясь, разбредаются по лесу, готовя петлю.

— Я понимаю — предателю жизни нет, — молвил Власти-мир. — Остановите их, если совсем назад повернуть не сможете. А я, как справлюсь, так пришлю сюда дружину, а то и сам приду подсобить!

— Тебе делать ничего не придется, князь! — радостно оскалился Рат. — Езжай домой!

Дубрава чуть шелестела листвой, дубы как будто шептались промеж собой. Царила тишина, и говор деревьев был слышен далеко и четко. Ночные звери и птицы не подавали голоса — на закате только покрикивали совы да филины и где-то тявкала лисица. Но потом смолкли и они, внимая несказанным словам дубравы.

А послушать было о чем. Что ни говорили дубы, разговор был об одном и том же. Сколько времени миновало с той поры, как последний человек ступил под их своды — в те поры и люди и мир были другими; и в прах и в тлен обратились города, что построили те люди. Успели позабыть дубы о суетливых смертных, и вот нежданно-негаданно один из них вошел в сердце дубравы и зажег огонь.

Лишь жрецы могли посещать священную рощу Перуна, сходясь для этого из окрестных городов, сел и уединенных капищ. Раз в год, на рождение Громовержца, собирались они сюда на единый день, чтобы уйти потом прочь. В прочие времена никто не заходил сюда. И вот в неурочное время под одним из дубов человек запалил костер.

Нахмурившись, дуб сверху вниз смотрел на огонь и человека у своего подножия. Белый долгогривый конь пришельца пасся чуть в стороне. Он-то понимал, где они находятся, и двигался осторожно и робко.

Властимир не сводил глаз с языков огня, пытаясь в них прочесть будущее. Он знал о Перуновой роще и догадывался, что она недалеко отсюда, но не подозревал, что попал уже чуть ли не в самое ее сердце. Когда-то в эту рощу отнес он и передал с рук на руки старшему жрецу Агриков меч — показались ему его палаты неподходящими для такой святыни. Жрец тогда благодарил за доверие и обещал, что Перун присмотрит за ним и вернет в нужный час. Сейчас Властимир припоминал об этом — кажется, пришла пора потребовать меч назад, для боя.

Весь день он провел в седле, насмерть загоняя коня и себя, и теперь чувствовал усталость. Сколько времени он жил одной мечтой, одной мыслью! Душа его болела, она устала и требовала покоя и отдыха. Но он был один в ночном лесу недалеко от границ священной Перуновой рощи, и завтра ему предстояло забрать меч, и потом… О том, что будет потом, когда он придет под стены Резани, Властимир старался не думать.

Глаза слипались, чары волшебной рощи опутывали его. Князь верил и понимал, что это дубы по чьему-то приказу усыпляют его — не зря же они так притихли.

— Перуне! Боже! Вонми призвавшему тя! Славен и трехсла-вен буди — ружия, хлеба и рода благость даждь! Услышь слова мои, снизойди ко мне! — прошептал Властимир и, достав кожаную флягу с водой, плеснул немного на угли.

Они зашипели. С дымом взвился ввысь столб пара — будто в жарко натопленной бане опрокинули целое ведро на раскаленные камни или же в кузне загасили огонь. Властимир отшатнулся, невольно закрывая лицо рукой. Он был поражен проявлением силы бога и с трепетом ждал, что будет.

Но ничего не случилось. Перун, поведав, что принял молитву князя, исчез — только дуб, когда пар коснулся его листвы, зашелестел ветвями торопливо, как живой слуга, спешащий исполнить волю господина.