— Нет, Филипп! Хотя обвинения против тебя достаточные, — многие мысленно усмехнулись при этих словах, но благоразумно промолчали, — я хочу, чтоб в день святого Михаила ты службу отслужил...

Что ещё задумал государь? К чему ему служба? А царь продолжил, насмешливо кривя губы:

   — Пусть народ услышит от тебя словеса полезные...

И Филипп вдруг разозлился: пусть услышит! Прав государь, в одном прав — слагать с себя сан вот так, среди трусов и предателей, негоже. Нет, надо прилюдно, чтоб вся Москва о том знала, чтобы люди видели, что не за скопидомство и скаредность уходит из митрополитов Филипп, а злой волей государя! Может, хоть тогда что-то поймут. Не один Иван Васильевич помнил бунт после пожара 1547 года, митрополит тоже не забыл, что бывает, когда волнуется народ.

Он уже понимал, что именно скажет всей Москве по окончании службы в соборе, согласно кивнул, а святители наперебой все уговаривали не отказывать государю, провести службу...

По Москве пронёсся слух, что Филипп будет вести службу в последний раз перед отречением от сана в Успенском соборе на день святого Михаила 8 декабря. Народу собралось тьма, никто не хотел верить, что единственный человек, не побоявшийся открыто укорить государя, покидает Москву!

И тут Иван Васильевич проиграл митрополиту. Если бы он послушал совета осторожного Афанасия Вяземского и попросту дал Филиппу отслужить и уйти, то народ довольно быстро бы успокоился. Но простить опальному митрополиту открытые укоры на людях государь не мог! Взыграло ретивое.

   — Дать ему отслужить и уйти?! Да ты с ума сошёл?! Его казнить прилюдно мало, а ты мне советуешь отступиться! Не-е-ет... Филипп у меня повоет! Я ещё не решил, как казню. — Царь даже зажмурился от удовольствия при мысли о возможных мучениях Филиппа. А Вяземскому было не до митрополита. Вот посоветовал, на свою голову! Как бы самому не составить компанию Филиппу. И он принялся вместе с Басмановым придумывать способы казни. Но им было далеко в придумках до самого Ивана Васильевича.

   — Сожгу на костре, словно колдуна... Нет, велю зашить в медвежью шкуру и затравлю собаками... Спущу кожу полосами с живого...

И Вяземский снова едва удержался от опасного возражения: а как на это посмотрят москвичи? Мысленно махнул рукой и стал поддакивать.

На Михаила в Успенском соборе яблоку негде упасть. Стояли не дыша, боясь пропустить хоть слово из речи митрополита. Государя не было, но тот часто появлялся уже к середине службы. Стараясь не думать о его возможном приходе, Филипп оглядывал пришедших людей. Для себя он решил сначала провести службу, а потом высказать об опричнине всё, что думает. И в этом была его ошибка. Иван Васильевич не мог допустить, чтобы из уст опального и оттого ещё более уважаемого митрополита сорвалось хоть слово осуждения. В самый торжественный момент собор стали заполнять опричники. Их чёрные одеяния, точно страшная грязь, заливали пространство храма, выдавливая из него москвичей. А через толпу смутившихся людей, бесцеремонно расталкивая стоящих, к митрополиту пробирались Алексей Басманов с Малютой Скуратовым.

Филипп уже понял, что договорить ему не дадут. Мелькнула мысль: дали бы хоть закончить. И этого не позволили. Грубо прервав митрополита посреди недосказанного слова, Басманов принялся громко вычитывать постановление собора о низложении Филиппа с митрополии за неподобающее поведение во время его игуменства. Никто не понимал, что происходит. Только сам митрополит невесело усмехнулся: перехитрил его государь!

Додумать едва успел, Басманов принялся срывать с него митрополичью одежду, сбил митру.