Дымов повернул голову и увидел справа от себя приколоченную к стене грубую полочку, на которой стояла керосиновая лампа — та самая, которую он безуспешно искал по всему дому все сегодняшнее утро. Стекло лампы было закопченным, но не пыльным; рядом лежал коробок спичек.

Александр дернул щекой. В его рассказе керосиновой лампы не было. Что ж, это означало только то, что, как бы ни старался автор обо всем написать правдиво и подробно, всех деталей ему все равно не упомнить и не учесть.

Лампу он трогать не стал — глаза уже привыкли к полумраку, и Дымов отчетливо видел каждую деталь обстановки. Больше всего Александра интересовал пол, но, сколько он ни вглядывался, ему не удалось заметить следов недавних раскопок. Трухлявая солома на земляном полу казалась непотревоженной, нигде не было даже намека на свежую рыхлую землю. У Дымова зародилась робкая надежда на то, что все это было ошибкой, плодом больной, перевозбужденной фантазии, нелепым и страшным совпадением. Но, припомнив в подробностях события и мысли последних дней, он понял, что выдает желаемое за действительное. Вот она, старая лопата с налипшей на шершавое от ржавчины лезвие землей, а вот и лампа, и даже спички… То, что он искал и боялся найти, было где-то здесь, аккуратно замаскированное старой соломой.

Дымов, не глядя, бросил сигарету через плечо, во двор. Если бы здесь была Ольга, она бы непременно отчитала его за то, что мусорит на участке. Собственно, она была права: Александр и сам терпеть не мог привычку разбрасывать бычки где попало, но сейчас ему было не до соблюдения чистоты.

Он шагнул вперед, в пахнущий мышами полумрак, держа лопату наперевес, как винтовку. Душу пронзило острое сожаление, такое сильное, что вызвало почти физическую боль. Зачем? Зачем он это сделал? Любовь, ревность, обида — ведь все это, в сущности, слова, которые ничего не стоят по сравнению с человеческой жизнью. Черт возьми, фантазии, даже самые мрачные и приближенные к действительности, — это одно, а реальная жизнь — совсем другое! Так как он мог позволить своей фантазии выйти из-под контроля?

Он сделал еще шаг. Раскаяние, стыд, отвращение к себе — теперь, когда ничего нельзя было вернуть и изменить, все это тоже превратилось в пустые слова, от которых никому не могло стать легче. Нужно было найти место и копать, чтобы убедиться. А потом… Он не знал, что станет делать со всем этим потом. Возможно, пойдет в милицию и сдастся. Может быть, попытается отыскать того мордоворота на джипе, расскажет ему все как есть и попросит выстрелить себе в голову — у него, мордоворота, наверняка где-нибудь припрятан пистолет. А может быть, просто пойдет в лес, отыщет сук покрепче и повесится — те вожжи, что висят на гвозде, наверное, подойдут. Или пойдет к Ольге на работу, взломает шкафчик с медикаментами, украдет морфий и вкатит себе смертельную дозу — это называется эвтаназия, безболезненная смерть…

Впрочем, даже теперь, в экстазе самоуничижения, Александр подозревал, что со временем все это как-нибудь само рассосется и вкалывать себе морфий он не станет. Перемелется — мука будет, а торопиться с такими радикальными мерами, как петля или морфий, пожалуй, не следует.

Эта мысль мелькнула и погасла, вызвав новую вспышку стыда и отвращения к себе. Хорош, ничего не скажешь! Ну, да уж какой есть… Мировая история свидетельствует, что многие признанные гении литературы и искусства в обычной, повседневной жизни вели себя как последние подонки, но люди помнят не их дикие выходки, а их бессмертные творения. Надо работать, не жалея сил и времени, и тогда об Александре Дымове тоже будут вспоминать как об авторе великих книг, а не как о полоумном лунатике, в пьяном бреду разобравшемся с неверной любовницей…

Он огляделся, стоя посреди сарая и прикидывая, откуда начать поиски.