Нет. Сначала нужно вырезать сердце. Тогда не так холодно. Не так больно. Ведь без сердца нет смысла и руку останавливать. Глаза не мигая будут смотреть на смерть. Именно сердце предает нас, заставляет плакать, хоронить друзей, когда нужно идти вперед. Именно сердце сосет нас по ночам и заставляет ненавидеть самих себя. Именно сердце поет старые песни, будит воспоминания о теплых днях и заставляет проковылять еще одну милю, миновать еще одну сожженную дотла деревню.

Чтобы пережить ту лютую зиму и ту войну, мы сложили из своих сердец погребальный костер и навсегда забыли о них. Сердце нельзя сдать в ломбард. Нельзя завернуть его в чистую тряпку, оставить там и выкупить, когда настанут лучшие времена.

Перед лицом смерти страсть к жизни теряет смысл. Ты можешь сделать только одно: отречься от страсти. Лишь после этого начнешь выживать.

А если откажешься?

Если будешь помнить каждого убитого тобой человека, каждую разломанную надвое жизнь, каждый бережно и мучительно выращенный урожай, который уничтожил, каждого ребенка, у которого украл будущее, — безумие набросит тебе петлю на шею и поведет в темные леса с оскверненными реками и умолкшими птицами.

Когда я говорю, что жил с бессердечными людьми, я беру очень точное слово.

Неделя тянулась за неделей. Мы говорили о возвращении домой, и постепенно дом перестал быть местом, где мы не только любим, но и ссоримся. Где гаснет огонь и то и дело приходится выполнять неприятную работу. Дом стал средоточием радости и здравого смысла. Мы начинали верить, что ведем эту войну, только чтобы вернуться домой. Чтобы беречь свой дом, сохранять дом тем, чем он начинал нам казаться. После смерти сердец у нас нечему было вызывать прилив чувств, что липли к нашим штыкам и раздували наши влажные костры. Мы готовы были верить во что угодно — лишь бы только дожить: Бог на нашей стороне, а русские — дьяволы. Наши жены зависели от этой войны. От нее зависела судьба Франции. Мы были обязаны победить или умереть.

Какая ложь была самой непростительной? То, что мы сможем вернуться домой и найти брошенное в целости и сохранности. Что сердца будут ждать нас за дверью, как верные старые псы.

Но не всем везет, как Одиссею.

Температура падала, мы отказались от слов, но продолжали надеяться, что дойдем до Москвы. До огромного города, где будут еда, тепло и друзья. Бонапарт был уверен, что после решительного удара мы тут же заключим мир. Он заранее составил акт о капитуляции, сверху донизу заполнив его унизительными условиями и оставив внизу место лишь для подписи царя. Казалось, он думал, что мы побеждаем, хотя мы лишь догоняли противника. Только ему кровь согревали меха.

Москва — город куполов, выстроенный для красоты, город площадей и молебнов. Я видел ее — мельком. Золотые купола хорошо смотрелись среди желтого и оранжевого, а люди ушли.

Они сами сожгли ее. Москва горела, уже когда в нее прибыл опередивший армию Бонапарт, — и продолжала гореть. Такой город трудно сжечь быстро.

Мы разбили лагерь подальше от пожара, и в тот вечер я принес ему тощего цыпленка с гарниром из петрушки, которую повар выращивает в кивере убитого. Думаю, именно в тот вечер я понял, что больше не выдержу. Думаю, именно в тот вечер я начал ненавидеть его.

До тех пор я не знал, что такое ненависть. Что такое ненависть, сменяющая любовь. Она огромна, отчаянна и жаждет опровергнуть самое себя. Но каждый день доказывает собственную правоту и становится еще чудовищнее.