Вот и у меня сначала похолодели ладони, потом ледяная дрожь пробила от пальцев на ногах до по самое некуда («До хвоста, – резонно поправила бы меня умница Люся Пчелкина. – Во-первых, там, где „самое некуда“ – у настоящей булгаковской Маргариты должен быть хвост, во-вторых, в русском языке два предлога вместе – „до по“ – не употребляются»).

В общем, до самых ягодиц прошибла меня дрожь, и я перестала ощущать ноги. Поэтому села и снова уставилась в глянцевую обложку журнала.

Рита, мать твою, где ты была, когда Бог раздавал мозги? И ладно бы, шлялась по модным бутикам, выбирая убойную кофточку, чтобы сразить наповал оперов из убойного же отдела. Ладно бы, кувыркалась в постели до синяков под глазами с тем, от кого тихо умирают все кадровички нашего следственного управления, а также те, кого он вызывает повестками на допрос. Нет, скорее всего, вы, Маргарита Альбертовна, в то время, когда и без того умные люди выстроились к нашему доброму боженьке в очередь за умом, сидели в своем долбаном кабинете и подписывали очередную пачку особых поручений ментам-ленивцам из угро.

Я провела ладонью по холодному глянцу обложки журнала, словно это могло стереть изображение. Нет, наваждение не исчезало. Эта наглая сисястая девка с раздвинутыми ногами, эта шлюха с зазывно выгнутой спиной… это была я.

Ну ты, Рита, блин, и вляпалась…

* * *

Я скользнула взглядом по настенным часам: до начала рабочего дня оставалось пятнадцать минут. Каждое утро, сверяясь с часами, я автоматически отмечаю про себя, что портрет президента по-прежнему висит на своем законном месте. На этот раз я чуть дольше задержалась на нем взглядом: Владимир Владимирович, как всегда, слегка улыбался, только сегодня это почему-то больше походило на усмешку; да, на похотливую мужицкую ухмылку. Я инстинктивно прикрыла фото из журнала ладонями. Все равно ухмыляется…

Не выдерживая больше собственного бесстыдства с обложки, я быстро открыла журнал: там, где посередине, сложенные пополам, были соединены скрепками три двусторонних постера.

Кажется, я даже вскрикнула. С первой цветной страницы во все свои фиалковые глаза на меня смотрела… Люся Пчелкина. Только была она… абсолютно голой и так же, как и я на обложке, в абсолютно отвратительной позе.

Я быстро перевернула страницу. Мать вашу!.. Роза! Гибкая, смуглая, как пантера Багира. Солнечные блики плясали на ее обнаженной груди, на темных сосках, возле пупка.

Боясь упустить трепещущую, как птица, мысль, я перевернула еще страницу, еще… Катя. Оля. Маша. Ника. Все семь!

Только сейчас, задним числом, я сообразила, что, испытав шок от вида собственной порнофотографии на обложке, я бросилась критиковать свои мозги, но ни разу не задалась вопросом – откуда? кто посмел? Сейчас же, когда обнаружила рядом в журнале еще шесть фотографий своих новых приятельниц, мне стало просто страшно. Второй вопрос – «кто посмел?» – оставался. Зато на первый – «откуда ноги растут?» – я могла ответить. И от этого стало еще противнее. Словно нас, как семь дур, заманили чем-то красивым в клетку, раздели, приковали цепями и теперь за деньги показывают на площади; словно продали в рабство, в гарем, в бордель. И насилуют прилюдно.

Так откуда же, спросите вы. С чистейшей воды кастинга. С честнейшего, как мы полагали, конкурса. С невиннейшей из девичьих забав. С киностудии с благороднейшим из режиссеров. Со съемочной площадки, где разбиваются сердца и надежды.

Господи, какой позор!

* * *

С чего же все началось? Ах, да…

Однажды Мишка Лосев принес в отдел газету. Вообще-то я не замечала до этого, чтобы мои коллеги интересовались периодикой, но тут все склонились над какой-то статьей.