— Капитан Уокер… Вторая рота первого батальона…

— Мне это неинтересно, сэр. Что вам было нужно в Кувейте? Золото?

— Золото, — подтвердил капитан. Настолько быстро, что я ни капельки не усомнился в том, что он мне сейчас соврал.

— Ну, как знаете, сэр… А что будет если вы не вернётесь… ну, или не выйдете на связь в установленное время? Не знаю уж как там у вас было обговорено…

— Вариант «Арк Лайт», — нервно сглотнул наёмник. — Воздушный налёт и полное уничтожение города. Официально будет объявлено, что Буря Тысячелетия уничтожила здесь всё и всех.

— Неплохо… — прицокнул я. — Видать, американское правительство всерьёз намерено убрать за собой следы ошибок… И это хорошо. Какой срок?

— Через одиннадцать часов.

Я поднялся на ноги, убрал клинок за пояс и зашагал прочь.

— Эй! Освободи меня! Ты же обещал!..

— Что? — недоумённо обернулся я. — Извините, сэр, но я вам ничего не обещал. В любом случае мы тут все обречены, так что не беспокойтесь — я отправлюсь следом за вами через одиннадцать часов.

61

Я сидел на краю обрушившейся дорожной эстакады и смотрел на колоссальный шпиль Башни, высящейся вдалеке. За моей спиной за песчаный горизонт уходило на перегруппировку жаркое и равнодушное Солнце, а ещё за моей спиной была точка эвакуации, до которой мой отряд так и не дошёл.

Рядом со мной лежал телефон с треснувшим дисплеем и чудом сохранившим крохи заряда, который я иногда восполнял. Телефон играл мне и закату тяжёлую и грустную электрогитарную музыку неизвестного мне раньше автора по имени Элия Кмирал под названием «The Line».

Одиннадцать часов моего остатка жизни истекли, но я не чувствовал сожаления.

Время сожалеть и сокрушаться прошло. Я через многое прошёл и многое понял. Единственное, что сейчас вызывало у меня лёгкое неудовольствие — труды последних дней оказались напрасными. Вся найденная и установленная мной взрывчатка у подножия башни… Какой в ней теперь смысл, если скоро город похоронит под собой ковровая бомбардировка? С другой стороны, моя цель всё таки будет воплощена — шестьдесят тонн золота, что свели с ума целый город, будут надёжно погребены под сотнями тысяч тонн камня и металла. Да, когда-нибудь его откопают, но это будет ещё нескоро. Я последний, кто знает тайну местонахождения кувейтского золота, но сегодня я исчезну.

Сожалел ли я о чём-нибудь? Да, как и всякий нормальный человек. Но я примирился с собой и своими грехами. И не выстрелил я в себя тогда совсем не потому, что цеплялся за свою действительно никчёмную жизнь… Нет, вовсе не поэтому.

Просто пока я жив, у меня есть шанс хоть как-то… нет, не исправить, но слегка загладить или искупить совершённое. Мне не вернуть погибших, но я могу хотя бы сделать их смерти не напрасными. Правильно ли я поступаю, продолжая убивать? Я думаю, что да, но я могу и ошибаться — нельзя исключать и такой возможности…

Я ошибался — у меня нет права судить. Но у меня есть право принимать решение — плохие ли, хорошие ли, но решения. А потом пытаться разобраться с их последствиями. А пустить себе пулю в лоб до этого момента — трусость. Так что, полковник Коннорс, Фрэнсис! Если вы меня сейчас слышите, то знайте: вы — трус. Трус потому, что застрелились не от груза пережитого, а от страха пережить ещё больше.

Я нащупал в кармане горсть найденных мной всеми правдами и неправдами армейских жетонов и рассыпал их перед собой. Они упали на песок, и передо мной тотчас же появились мои парни, словно живые.

Дойл, Си Джей, Кирк, Юрай.

Они смотрели на меня без всякой злобы, разве что с лёгкой укоризной, и молчали.