–Зачем за меня? Я по правде решить все хочу! Мы государю великому присягали и службу несем. Но где жалование государево?

–Чего у нас по правде делается, дурья голова? От веку правды той не было! Нечего идти к голове!

–А чего и далее терпеть? Ты вон не жонатый! А мне детишек кормить да женку! Пусть отдаст наше кровное!

–А еще, слыш-ко, указ вышел, по-новому, значит, нас стрельцов обучать!

–Чего? – спросили пожилые стрельцы.

–Того! Прибудет к нам вскорости капитан из немчинов. И станет нас строю иноземному учить. У меня сыновец* (*сыновец – племянник) во стрельцах в Вологде, так их давно тому учат. По-многу часов стоят на вытяжку и шагать складно учатся. И чуть что не так немчин-капитан их палкой лупит.

–Не брешешь?

–Вот те крест!

–На кой это учение нам надобно?

–Государев указ!

–Али мы воюем худо? И так жизни нет, а то и хуже бывает!

И пошли они за правдой к начальству. Высказали ему свои горести и все рассудить потребовали. Но стрелецкий голова и сам как их полковник делал. И жалование себе забирал и в имение к себе стрельцов на работы гонял. Потому указал зачинщиков имать и в застенок. Там стрелец Охрим и сгинул, как заводчик бунту. Только его обезображенный труп нашли спустя неделю в сточной канаве.

Сам Кузьма был бит плетьми. Во время мора голодного потерял всю семью. И сослали его в Киев в гарнизон противу ворогов стоять…

***

Он пошел к шинку, думая напиться, но кто-то тронул его за плечо. Он обернулся. Рядом стоял городовой казак Степан.

– Тебе чего? – грубо спросил Кузьма.

– А, ты не ершись, Кузьма. Я той же думки что и ты. Но при кузнеце говорить не схотел. Наше житье сам знаешь какое! В селе, где мать моя живет с отцом, такое деется, что и сказать страшно. Татары напали на них, союзники значит Выговского. И ограбили всех под чистую. Мои едва в лесу схоронились. А иных татары в рабство забрали. Иных саблями посекли. Детишек малых на копья ловили. Союзники!

– Дак Выговский-то уж не гетман.

– И что с того? Всех бед от того не избудешь. И когда оно кончится-то горе на земле нашей? Скажешь, Кузьма? Когда белый царь всех врагов одолеет?

– А ты думаешь у нас на Москве легшее жить простому человеку? Хоть бояре у нас и начальство стрелецкое из православных, а нам от того не легшее. Нету и там правды. Всюду кривда она.

– Да можно ли такое молвить про царя?

– Про царя не скажу худого. Он всей Руси отец родной. Но до царя далеко, а до бога высоко. Вот бояре и вершат у нас дела. Вот меня секли кнутами за изменные речи. А чего я такого сказал? Жалование государево просил. То чего мне можно просить. Ведь мои-то все, слыш-ко, голодом померли.

– Неужто?

– Да. Один я остался бобылем.

И они отправились заливать свое горе в шинок…

***

Войска боярина Шереметева выступили из Киева. Сам боярин в богатых доспехах ехал во главе полка дворянской кавалерии. Этот полк Шереметев любил, так как был его командиром и часто сам водил его в бой. Доспехи всадников сияли чистотой, и передовые сверкали золотыми и серебряными насечками. Весело трепетали на ветру знамена.

За кавалеристами шли пешие приказы стрельцов.

Первым вступал полк Языкова в серых кафтанах и желтых сапогах. У каждого стрельца была «берендейка» – белая перевязь через левое плечо, с деревянными пенальчиками для пороховых зарядов. В походе вместо шапок с меховой оторочкой стрельцы носили металлические шлемы. Пятидесятники проследили за тем, чтобы стрельцы все надраили и отполировали перед походом.