— Да пусти же!

Рука разжалась. Через мгновение зажегся свет. Мэтт привстал на кровати, глядя на Марка Петри, бьющегося в руках у Бена.

Джимми побежал к двери. Он уже готов был обнять мальчика, но вдруг остановился.

— Подними подбородок.

Марк поднял, показав им неповрежденную шею.

Джимми вздохнул с облегчением.

— Господи, никого за всю свою жизнь я не был так рад видеть. Где отец Каллагэн?

— Не знаю, — сказал Марк. — Барлоу схватил меня… убил моих родителей. Они мертвые. Мои родители мертвые. Он сказал отцу Каллагэну, что он отпустит меня, если тот бросит крест. Он обещал. Тогда я убежал. Но перед этим я плюнул в него. Я в него плюнул, а потом я убью его.

Он замер в двери. На лбу и щеках у него были царапины. Он бежал через лес по тропе, где нашли свой печальный конец братья Глики. Перебираясь через Таггарт-стрим, он замочил ноги до колен. Потом кто-то подвез его, но он не помнил, кто.

Язык Бена был холодным. Он не мог ничего сказать.

— Бедный мальчик, — тихо сказал Мэтт. — Мой бедный храбрый мальчик.

Лицо Марка скривилось. Рот его задергался.

— Моя м-м-м-мама…

Он зашатался, и Бен поднял его на руки и укачивал, пока не хлынули слезы, залившие ему рубашку.

Отец Дональд Каллагэн не знал, сколько времени он блуждал в темноте. Он отправился по Джойнтнер-авеню, так и не найдя машину, оставленную им у дом Петри. Иногда он шел по середине мостовой, иногда сворачивал к обочине. Порой мимо проносились автомобили, бешено гудя и скрежеща шинами, когда им приходилось объезжать его. Один раз он свалился в канаву.

На улицах не было никого, кто мог бы его заметить; в эту ночь Салемс-Лот казался вымершим. В кафе было пусто, а у Спенсера сидела мисс Кугэн, читая журнал при тусклом свете лампы. Снаружи, под светящейся голубой собакой, горела красная неоновая надпись «Автобус».

Они все боятся, подумал он. Какая-то потаенная часть души говорит им, что в городе опасно, и поэтому сегодня заперты даже те двери, которые не запирались годами.

Он был на улице один. И один не боялся. Он даже засмеялся, но смех прозвучал, как дикий, безумный лай. Ни один вампир не посмеет его тронуть. Других, быть может, но не его. Он отмечен Хозяином, и будет ходить, где хочет, пока Хозяин не позовет его…

Над ним высилась церковь Святого Андрея.

Он помедлил, потом подошел ближе. Он будет молиться. Всю ночь, если понадобиться. Не новому богу, богу нищих и бесплатных обедов, но старому, истинному Богу, который устами Моисея учил платить оком за око. Дай мне еще шанс, Боже. Я буду каяться всю жизнь. Только один шанс.

Он поднялся по широким ступеням, пошатываясь и волоча ноги. На губах его запеклась кровь Барлоу.

Наверху он какое-то время задержался, а потом взялся за ручку двери.

Вспышка голубого света — и невидимая сила отбросила его назад. Боль пронзила его спину, потом голову, грудь, желудок. Он упал на четвереньки на гранитных ступенях.

Он лежал, дрожа, под начавшимся дождем. Рука болела. Он поднес ее к глазам — она была обожжена.

— Проклят, — прошептал он. — Я проклят, Господи, проклят.

Его начало трясти. Он обхватил плечи руками и сидел так на ступенях церкви, двери которой навсегда закрылись перед ним.

Марк Петри сидел на постели Мэтта, там же, где до того сидел Бен. Он вытер слезы рукавом и пытался держать себя под контролем, хотя глаза его все еще были распухшими и красными.

— Знаешь ли ты, — спросил его Мэтт, — что Салемс-Лот в отчаянном положении?

Марк кивнул.

— И сейчас его Бессмертные делают свое дело.