|
Он обвинил тетку, давшую ему в руки хорошую и не особенно пыльную должность директора футбольного клуба, во всех грехах, в том числе и в том, что, будучи президентом клуба, она якобы запускала руку в бюджет города. Это была такая чудовищная ложь, что Виктор Иванович едва не задохнулся от отвращения. Коленька, его мальчик, которого он любил и баловал с детства, вдруг явился деду совсем в ином свете — растолстевший, постоянно потеющий от волнения, заикающийся краснолицый человек неопределенного возраста, неблагодарный и подлый, он просто не мог быть тем самым Коленькой. Виктор Иванович решил просто — позвонил и велел забыть, что они родственники. Николай попытался оправдаться, но дед не стал слушать — он-то, как никто другой, знал правду о своей дочери и о том, что никаких денег она в бюджете брать просто не могла, потому что сама вкладывала в команду огромные суммы, твердо решив, что в их городе должен быть футбольный клуб. И клуб остался, и Колька по-прежнему был его директором. Правда, просчитался, втянув в дело свою жену, а та от жадности вложила все деньги в какой-то банк, который растворился буквально на глазах через неделю после этого события. В результате Николай с женой потеряли такую сумму денег, что молодой муж свалился с сердечным приступом и категорически запретил жене подходить к финансам. Никто, кроме Мишки Ворона, не имел понятия о том, что всю эту операцию с банком и деньгами провернула сама Наковальня, каким-то образом получившая видеозапись той самой пресс-конференции своего племянника. Поднять на него руку и перешагнуть через кровное родство Марина не смогла, но наказала так, как умела только она — больно и недоказуемо.
Виктор Иванович этого, конечно, не знал, но, вероятно, не осудил бы дочь. Сейчас его интересовало другое — зачем Дмитрию мэрское кресло. И почему именно там. Сын сидел здесь же, в кухне, на угловом диванчике, курил и прихлебывал чай из большой керамической чашки. Он немного обрюзг, чуть раздался в талии, но все еще выглядел привлекательным и интересным мужчиной, даже седина в волосах не портила впечатления. — Так что, пап, поможешь? — спросил он наконец, отодвигая чашку. — Я? Чем? Что я понимаю в этих выборах, кроме того, в какую графу галочку поставить? — Виктор Иванович оперся о подоконник и посмотрел в лицо сына. — Да не надо тебе ничего понимать. Там специалисты есть. Ты мне нужен как журналист — у тебя же полно знакомых. Пару статеек здесь, пару статеек там — ну, кому это мешало? И тут Виктор Иванович решился задать тот самый вопрос, которого они оба явно хотели избежать, но не видели возможности сделать это, потому что он все равно возникнет: — А ты не боишься, что твою фамилию в этом городе знают слишком хорошо? Не боишься прямых обвинений? И тех, кто еще помнит Марину? Дмитрий взъерошил волосы и взял новую сигарету: — Бать, ты зря это. Дело-то давнее, а Маринка мертва уже много лет. Мало ли кто чей родственник — кто сейчас на это смотрит? Я тебе больше скажу — если бы наше родство обнаружилось на пару лет позже, меня бы из органов не поперли. И потом — ну, ты сам вспомни, ведь никто никогда не доказал ее причастность хоть к одному малюсенькому криминальному эпизоду. А нет доказательств — и все, обвинения рассыпались. Все-таки она умная баба была, так обставлялась, что не подкопаешься. Вроде бы все знают, а иди, докажи. Так что тут все чисто. И потом, у меня там спонсор появился из местных, Воронцов некто. — И ты думаешь, что нашел альтруиста? В твои годы странно быть таким наивным, да еще после генеральских-то погонов. Дмитрий покачал головой: — Ну, бать, ты меня совсем уж за дурака-то не держи. Я отлично понимаю, что придется рассчитываться, и готов к этому. |
