— Ждешь ребенка. От моего собственного распроклятого брата. Сука, сука. Ну, жди. Давай проваливай, рожай. Все знают, всё знают. — Некоторые прохожие выражали неодобрение.
— Тристрам, — сказала Беатрис-Джоанна, распуская губы.
— Не называй меня Тристрам, — сказал Тристрам, будто это было не его имя. — Лживая сука.
— Заходи, — приказала Беатрис-Джоанна. — Это была ошибка. Тема не для публичного обсуждения.
— Да ну? — сказал Тристрам. — В самом деле? Давай убирайся.
Вся запруженная улица, небеса превратились в его собственный поруганный дом, в камеру пыток. Беатрис-Джоанна решительно попыталась войти в Сперджин-Билдинг. Тристрам попытался ее не пустить, размахивая руками-ресничками.
Потом со стороны Фрауд-Плейс послышался шум. Это была процессия суровых мужчин в комбинезонах, издававших разноголосые недовольные крики.
— Видишь, — триумфально сказал Тристрам. — Все знают.
На комбинезонах у всех мужчин были короны с буквами НПС — Национальные Предприятия Синтеткана. Некоторые несли символы недовольства — куски синтетической ткани, прицепленные к ручкам от метел, поспешно приколоченные к тонким шестам куски картона. Единственной настоящей надписью была логограмма ЗБСТВК; на остальных красовались грубые рисунки человеческих скелетов.
— Между нами все кончено, — сказал Тристрам.
— Ты, дурной идиот, — сказала Беатрис-Джоанна, — заходи. Нечего нам сюда вмешиваться.
Лидер рабочих с безумными глазами влез на подножие уличного фонаря, цепляясь левой рукой за столб.
— Братья, — воззвал он, — братья. Если им требуется честный рабочий день, они должны, черт возьми, кормить нас как следует.
— Повесить старика Джексона, — махнул рукой рабочий постарше. — Вздернуть его.
— Сунуть в котел с похлебкой, — крикнул какой-то монгол со смешным косоглазием.
— Не валяй дурака, — тревожно сказала Беатрис-Джоанна. — Ты как хочешь, а я отсюда ухожу. — Она яростно оттолкнула Тристрама с дороги. Разлетелась провизия, Тристрам пошатнулся, упал. И заплакал.
— Как ты могла, как ты могла с моим собственным братом?
Она мрачно вошла в Сперджин-Билдинг, оставив его исполнять укоризненную сонату. Тристрам с трудом поднялся с тротуара, схватил банку синтемола.
— Хватит толкаться, — сказала какая-то женщина. — Я-то тут при чем. Я хочу домой попасть.
— Пусть они угрожают, — сказал лидер, — до полного посинения, черт побери. У нас есть права, и они отобрать их не могут, а отказ от работы — законное право в случае справедливого недовольства, и пускай они это попробуют отрицать, черт возьми. — Рев. Тристрам обнаружил, что его закружило, втягивая в толпу рабочих. Тоже попавшая туда школьница начала плакать.
— Вы правильно делаете, — кивнул молодой человек, прыщавый, плохо выбритый. — Многие, черт побери, голодают, вот как.
Косоглазый монгол всем лицом повернулся к Тристраму. На его пористый нос села муха; разрез глаз позволял ему хорошо ее видеть. Он с восторгом следил, как она улетала, словно это символизировало освобождение.
— Меня зовут Джой Блэклок, — сказал он Тристраму. И, довольный, опять отвернулся слушать своего лидера.
Лидер — к несчастью, сам плотный, как птица, откормленная к столу, — кричал:
— Пускай слышат, как урчат пустые кишки рабочих.
Рев.
— Солидарность, — кричал плотный лидер. |