Димфна и Ллевелин пришли домой из школы.

— В чем дело, пап? Что будет, пап? Что ты делаешь, пап?

— Тетке вашей время пришло. Не приставайте ко мне сейчас. Идите куда-нибудь, поиграйте. Нет, постойте, пойдите побудьте с бедной старушкой Бесси. Подержите ее за копытце, бедную старушку.

Теперь Беатрис-Джоанне хотелось лечь. Плодная оболочка быстро лопнула, отошли воды.

— На левый бок, девочка, — приказал Шонни. — Больно? Бедная старушка.

Фактически боль становилась гораздо хуже; Беатрис-Джоанна начала задерживать дыхание и сильно тужиться. Шонни привязал к изголовью кровати длинное полотенце, уговаривал:

— Тяни, девочка. Тяни сильней. Благослови тебя Бог, теперь уж недолго. — Беатрис-Джоанна тянула со стонами. — Мевис, — сказал Шонни, — дело, должно быть, долгое. Принеси-ка мне пару бутылок сливовицы и стакан.

— Осталась всего пара бутылок.

— Вот их и тащи, будь доброй девочкой. Ну, ну, моя красавица, — сказал он Беатрис-Джоанне. — Тяни, тяни, благослови тебя Бог.

Он проверил гревшиеся на радиаторе старомодные свивальники, связанные двумя сестрами долгими зимними вечерами. Стерилизовал свои перевязочные материалы; ножницы кипели в кастрюле; на полу поблескивал жестяной таз; хлопковая вата ждала, когда ее скрутят в тампоны; на косой балке висели свивальники, — все фактически готово.

— Благослови тебя Бог, дорогая моя, — сказал он своей жене, вернувшейся с бутылками. — Будет великий день.

День, безусловно, был долгим. Беатрис-Джоанна напрягала все мышцы почти два часа. И кричала от боли, а Шонни, потягивая сливовицу, ободрительно покрикивая, наблюдал, ждал, потея не меньше нее.

— Будь у нас только, — бормотал он, — хоть какое-то обезболивающее. Вот, девочка, — решительно сказал он, — выпей-ка, — и протянул бутылку. Но Мевис схватила его за руку.

— Смотри! — закричала она. — Идет!

Беатрис-Джоанна взвизгнула. На свет появлялась головка, завершала, в конце концов, трудный путь: оставив позади костистый туннель тазового пояса, проталкивалась сквозь влагалище в полный воздуха мир, — равнодушный сейчас, он вскоре станет враждебным. После короткой паузы протолкнулось и тело ребенка.

— Отлично, — сказал Шонни с сияющими глазами, вытирая закрытые глазки младенца влажным тампоном, нежными, любовными движениями. Новорожденный закричал, приветствуя мир. — Прелестно, — сказал Шонни.

Потом, когда пульс в пуповине начал замирать, взял две приготовленные связки ниток, умело перевязал, туго, еще туже, крепко-накрепко, так что получились две пограничные линии с ничейной землей в центре. И осторожно щелкнул между ними стерилизованными ножницами. Теперь новая капля жизни, наполняясь бешено глотаемым воздухом, была предоставлена сама себе.

— Мальчик, — сказала Мевис.

— Мальчик? Так тому и быть, — сказал Шонни. Освободившись от матери, он переставал быть простой вещью. Шонни оглянулся, следя за выходом плаценты, пока Мевис заворачивала ребенка в шаль и укладывала в ящик у радиатора; купать его предстояло попозже.

— Боже милостивый, — сказал наблюдавший Шонни. Беатрис-Джоанна закричала, однако не так громко, как прежде.