Но, что бы не двигало купцом, только что он подписал и себе, и своему судну вместе с командой смертный приговор.

Шеен не опасался, что соотечественники убьют или ограбят его. Все же знак принадлежности к Облачному Двору у любого, самого заматерелого пирата вызывал трепет и уважение к непререкаемой власти доверенных слуг Небеснорожденного Владетеля. Если, конечно, шеен не попадется кому-нибудь из разъяренных сопротивлением охотников в пылу сражения.

Переубеждать ослепленного мнимым численным превосходством купца шеен не стал, как и открывать собственную национальную принадлежность. Как и предлагать свои услуги в качестве ещё одного бойца. Иногда лучше выглядеть трусом, но остаться в живых и с честью выполнить поручение Небеснорожденного Владетеля, нежели погибнуть ради показной отваги. Да и было бы перед кем. Северные варвары все равно не способны оценить истинную красоту смерти.

И за разворачивающимися событиями Нимуе Рустагир следил в основном с капитанского мостика вместе с бие Шавуром, пославшим своих людей на смерть, но отсиживающемся в безопасном месте. Надежда ирсидца сохранить собственную драгоценную шкуру оказалась тщетной. Шеен собственноручно прирезал его, когда абордажная команда Свободных Охотников, закинув крючья на борт обреченного галеона, вступила в бой.

239 год. Суард, за две недели до Осенних гонок.

Хилл не смотрел на уходящих фрейлин, лишь краем сознания отметив, что их отношение к нему разительно переменилось. Не смотрел на стоящую рядом принцессу, кипящую злостью и болью. Он не хотел ни слышать никого, ни видеть — его ледяная броня рассыпалась в пыль, и снова отрешиться от окружающего мира не получалось. Хилл из последних сил пытался хотя бы разозлиться, но и это не выходило. Почему, вместо того, чтобы поставить вредную девчонку на место, заставить её прекратить унижать его, он оказался перед ней снова наг и беззащитен? Почему единственное, что он сейчас хочет — чтобы она перестала злиться и поцеловала его? Чтобы нежными, прохладными руками коснулась его пылающего лба, прогоняя горечь, утишая боль.

Шу не могла понять, как ей теперь поступить. Логика подсказывала, что Тигренка следует наказать — устроить ей такое! Кто бы мог подумать, что у него хватит наглости заявиться в дамское общество нагим, да ещё так откровенно всем продемонстрировать, что он любовник принцессы? Скандал обеспечен. Тут, как ни пытайся мягко и ненавязчиво успокоить девиц, без серьёзного вмешательства, типа частичного стирания памяти у каждой из фрейлин, и заодно у всех служанок, не обойтись. Принцессу останавливали отнюдь не этические соображения. Будь её воля, девицы уже забыли бы, как их зовут, не то что Тигренка. Но некоторые из них — дочери герцогов и графов — находились под защитой закона. И Рональд не упустит шанса прижать её на вопиющем нарушении, за которое её можно запросто приговорить к лишению магии и ссылке. Ох, Тигренок! Зачем ты так поступил? Шу казалось, что он более спокойно примет её игру с придворными дамами. Поймет, что это всего лишь шутка, отвлекающий маневр. Сегодня к вечеру Рональд и Ристана получат десять отчетов о произошедшем. Так не лучше ли было, чтобы они считали Тигренка обыкновенной игрушкой принцессы, дорогой, но не имеющей для неё особого значения? А после сегодняшнего утра… Хисс и тот не знает, что выйдет.

Но вот наказывать его у Шу рука не поднималась. За что? За его отчаяние? За его боль? Не достаточно ли? Она понимала его, и это было невыносимо.