— Я провожу вас в дом Каммингсов, — процедил он. Раздался резкий крик хищной птицы, и Оливия, словно очнувшись, отвернулась:

— Я не нуждаюсь в вашем сопровождении, — отрезала она и, ловко закрутив волосы в одну прядь, закрепила шпилькой.

— Скоро спустятся сумерки. Вам придется побыстрее уезжать, если хотите добраться домой до заката.

— Но мне не обязательно ехать с вами.

Невилл скрестил руки на груди и уставился на Оливию:

— Прекрасно. Я буду держаться на расстоянии. Но позабочусь о том, чтобы благополучно вернуть вас к матери.

Оливия так разозлилась, что не нашла подходящих слов. Как смеет он командовать ей, указывать, что делать?!

К тому же ее раздражала его правота. Солнечный свет действительно потихоньку мерк. Солнце уже садилось за вершины деревьев. Через час совсем стемнеет.

Но она не желала ни слышать его, ни терпеть его общество.

К сожалению, избавиться от него не было возможности. Хотя она повернулась спиной к нему, все же руки ее дрожали, когда она натягивала чулки и туфли, а потом шляпку и перчатки. Она очень старалась принять вид ледяной надменности, но все испортила, когда протопала мимо, туда, где паслась ее кобыла.

— И продолжайте держаться на расстоянии, — предостерегла она, полоснув его яростным взглядом, и с неприличной поспешностью послала Фанни в галоп.

То, что он послушался, отнюдь ее не утешило. Она спиной ощущала, как он тащится следом, и даже не остановилась, чтобы набрать цветов. И удостоила несчастного конюха только короткой благодарностью, когда отдавала кобылу.

Направилась к дому, поднялась к себе, схватила журнал и открыла на странице, уже исписанной огромным количеством заметок.

«Он чудовище. Отвратительное. Чванливое. Пытается соблазнить меня, притворяясь при этом, что защищает от нежелательных ухаживаний других».

Она подчеркнула каждое слово такой толстой чертой, что посреди страницы появилась большая клякса.

— Черт! — Оливия швырнула перо на письменный стол и положила голову на трясущиеся руки. Почему она позволяет ему так себя расстраивать? И что случилось с ее решимостью противостоять ему или по крайней мере игнорировать? Почему она вынуждена прятаться в своей комнате и писать всяческие гадости о нем в своем журнале, прежде аккуратном и объективном? Только потому, что он ее поцеловал?

Она сдавленно рассмеялась. Считать этот поцелуй просто поцелуем — все равно что назвать элегантную Китти пахотной лошадью.

Он не просто поцеловал ее. Он потряс ее, бросив вызов всякому понятию о логике, и изменил представление Оливии о себе. Это не поцелуй. Это землетрясение. Памятная веха.

Она всегда будет говорить о событиях: «это было до…», «это было после поцелуя…»

Оливия уставилась в журнал, на все, что она написала о нем, строчки, выражавшие досаду, гнев, боль… и неожиданно смяла страницу в кулаке. Закрыла глаза другой рукой и тяжко вздохнула. Если она хочет быть честной, следует начать с себя. Это в ней проблема. В ее реакции на него. Не в нем.

Но что отличает его от других мужчин, которых она встречала и описывала в своей маленькой «свахе»? Может, не что иное, как два поцелуя? Оливия подняла голову и невидящим взглядом уставилась на смятую страницу. Что, если проблема — в ее неопытности? Неумении целоваться?

Но он сказал, что она очень хорошо целуется! И спросил, целовала ли она всех мужчин, которые упомянуты в ее журнале?

Грубый негодяй!

Однако факт оставался фактом: если бы она чаще целовалась с другими мужчинами, на нее не подействовал бы так сильно именно этот.

Ну и прекрасно! Начиная с сегодняшнего вечера она станет целоваться с мужчинами!

Оливия захлопнула журнал, поспешно убрала обрывки страницы и вытерла чернильные брызги.