— Вот как? — Она смутилась. — Я думала…

— Я знаю, о чем вы подумали, — оборвал ее Джон, потирая лоб. Сейчас он выглядел ужасно уставшим. — Впрочем, не важно, не стоит ссориться. Я наверняка знал, что вы не поедете.

Виола почувствовала невольное облегчение, но понимала, что это еще не все. Если он хотел сообщить о смерти кузена, достаточно было перед отъездом в Шропшир написать ей записку, тем более что она едва знала Персиваля Хэммонда.

Она вопросительно смотрела на мужа, но тот молчал. Взгляд его был устремлен в пустоту.

— Именно по этой причине вы приехали сегодня? — не выдержала, наконец, Виола. — Лично сообщить мне печальное известие?

Он взглянул на нее.

— Его сын тоже умер. Это меняет все. Вы должны понять.

Виолу как будто ударили. Впервые сдержанность изменила ей. К горлу подкатила тошнота. Виола даже не смогла скрыть, как потрясена.

— Но почему это должно что-то менять? — осведомилась она и поморщилась, услышав собственный изменившийся голос. — У вас есть еще один кузен. Бертрам тоже Хэммонд, а значит, может унаследовать титул и поместья вместо Перси.

— Бертрам? Это ничтожество даже галстук не умеет завязывать, — усмехнулся Джон, и Виолу вновь охватили дурные предчувствия. — Из-за нашего разрыва я был готов оставить поместья Перси, зная, что он будет управлять ими так же добросовестно, как я сам. Его сын тоже был человеком надежным. Берти — иное дело. Он мот и повеса, точная копия моего отца, и скорее ад замерзнет, чем он наложит свои жадные лапы на Хэммонд-Парк, или Эндерби, или любое из моих поместий.

— Не может ли этот разговор подождать до вашего возвращения? — спросила она, отчаянно желая остаться наедине с собой и хорошенько все обдумать. — Ваш кузен умер. Неужели вам безразлична его смерть? По-моему, вы даже не скорбите. Или так уж необходимо обсуждать проблемы наследства прямо сейчас?

Его лицо вдруг окаменело: редкое состояние для человека, чьи обаятельно-беспечные манеры были хорошо известны в обществе. Но Виола сразу распознала этот замкнутый взгляд, который за первые полгода супружеской жизни видела всего несколько раз, но никогда не могла понять.

— Первым долгом я обязан думать о поместьях, — объявил он, не давая вовлечь себя в спор. — Берти разорит их, промотает все состояние до последней монеты и пустит на ветер результаты моего тяжкого девятилетнего труда. Я этого не допущу.

Дурное предчувствие обдало душу зимним холодом. Виола тоскливо смотрела в карие глаза мужа, почти ощущая, как они твердеют, словно темный янтарь.

— Когда я вернусь из Шропшира, — сообщил он, — всякому отчуждению между нами будет положен конец. Вы станете моей женой не только по имени, но и в полном смысле этого слова, физическом и моральном.

— Моральном?

Ярость и отчаяние душили Виолу. Не сразу она обрела дар речи.

— Это вы мне говорите о морали? Забавно, не находите?

— Я знаю, что остроумие может считаться одним из многих присущих мне качеств, — протянул он, — но сегодня мне не до смеха. Речь идет о долге, и, увы, тут нет ничего веселого.

— Какое отношение имеет ко мне ваш долг? — осведомилась Виола, хотя уже знала, Боже, она знала!

— Я имею в виду ваш долг — жены и виконтессы.

В голове у нее шумело. Кажется, она сейчас упадет в обморок. Впервые в жизни.

— Да, — сказал он, похоже, читая ее мысли, как открытую книгу. — Понимаю, как неприятно вам мое прикосновение.