Они взяли ее к себе, представили всем остальным. То, что ей требовалось, сделать было относительно просто. Результаты ее примитивной ручной работы были подчищены, и, кроме того, ей сделали грудь. Операция была не слишком удачная — особенно если учесть, что проводилась она в задней комнате специализированного клуба в восточном Лондоне, — но все сработало. У нее спросили, не хочет ли она сделать себе вагину вместо заросшей рубцами раны, которую она вырезала сама, но ее муж решил, что в этом нет необходимости. Ему достаточно и одной дырки, сказал он.

А потом состоялось возвращение домой, и началась жизнь с ее мужем.

И вот теперь она такая. Она провела рукой по щетинистой рубцеватой поверхности внизу живота и между ног. Там, где у Эстер должна была находиться матка, зияло постоянно болевшее пустое место. Она приложила ладонь туда, где должно было находиться ее сердце, и почувствовала только нечувствительный рубец шрама. Она бесплодна. Жестокая пародия на женщину.

Откуда-то из глубины ее снова начала подниматься темнота. Она закрыла глаза. Она не должна была допустить этого. Только не сейчас, не сегодня. Потому что сегодня — день особенный. Сегодня день, когда приедет ее новый ребенок.

При этой мысли ей удалось улыбнуться. Ее новый ребенок.

Чернота начала отступать. Скоро придет время ее мужу отправляться на работу. Тогда она начнет готовиться к его возвращению домой. Она наденет хорошее платье, приготовит вкусный обед. Может даже принять ванну. И постарается подготовиться к появлению в доме ребенка. Чтобы стать настоящей матерью. Потому что ради этого все и делалось. То путешествие, которое она проделала, та боль, которую она перенесла, — все только ради этого. Чтобы стать настоящей женщиной. Настоящей матерью.

В настоящей семье.

Глава 38

— Правильно, — сказал Фил, — наушник и ларингофон.

Он заправил проволочку за ухо и показал Марине на стол, за которым она сидела. В находившуюся перед ней консоль был вмонтирован приемник и микрофон.

— Сигнал приходит сюда. Если хочешь мне что-то сказать, жмешь на этот выключатель. Я буду слышать тебя, а Бразертон — нет.

Марина слабо улыбнулась ему.

— Я все прекрасно помню, не сомневайся.

Он умолк и посмотрел на нее. По его улыбке она видела, что ее ответ на несколько секунд выбил его из профессиональной колеи, сломал тонкую оболочку, которая отделяла их чувства от способности действовать совместно, как коллег по работе. Она не хотела, чтобы это произошло. Определенно не сейчас.

— Давай закончим с этим, — сказала она. — И будем двигаться дальше.

— Звучит как жизненный девиз, — сказал Фил.

Марина не ответила.

— Значит, — продолжил он, меняя тему, — та же методика нейролингвистического опроса, которую мы использовали в прошлый раз?

— Почему бы и нет? — сказала Марина. — Надо задействовать то, что проверено и работает.

И она уткнулась в лежащую на столе папку, заново просматривая ее содержимое, несмотря на то что делала это уже бесчисленное количество раз и была подготовлена так, как это только было возможно. Готова настолько, что уже не имело значения, что было в папке или какие она делала для себя записи. Марина должна была следить за ходом разговора, быть рядом, но вмешиваться только в том случае, если ей покажется, что Фил что-то упустил, или она почувствует, что линию вопросов можно углубить.

— Послушай, — сказал Фил, — тогда, раньше, с Фенвиком…

— Давай не будем об этом, — перебила она, подняв на него глаза.

Фил кивнул.

— Хорошо. Он всегда был кретином.