Молодой человек, со скучающим видом сидевший позади цветочного горшка, стоявшего на столе, не обратил на меня ни малейшего внимания, когда я направилась к лифту.

Двери лифта наконец открылись и не закрывались целую вечность, как это обычно бывает в местах, где люди передвигаются крайне медленно. Поднимаясь в одиночестве на третий этаж, я рассеянно рассматривала информационные сообщения, прибитые к внутренним панелям, напоминания об экскурсиях в местный музей и на плантации, сообщения о клубах бриджа, кружках искусств и ремесел, указание последнего срока подачи сообщений для включения в повестку дня собрания Центра еврейской общины. Большинство объявлений были просрочены. Интернаты для престарелых со своими кладбищенскими названиями, такими, как «Солнечная земля», «Сосновый приют» или «Уютные сады», всегда вызывали у меня легкое поташнивание. Я не знаю, что буду делать, когда моя мать больше не сможет жить одна. Последний раз, когда я ей звонила, она жаловалась на вывих ноги.

Квартира миссис Мактигю располагалась налево по коридору. Когда я постучала, дверь почти сразу открыла сморщенная старушка с редкими волосами, закрученными в тугие кудельки, желтыми, как старая бумага. Ее лицо было нарумянено, а сама она была завернута в просторную белую кофту. Я почувствовала цветочный запах туалетной воды и аромат запеченного сыра.

— Я — Кей Скарпетта, — представилась я.

— О, как хорошо, что вы пришли, — сказала она, слегка касаясь моей протянутой руки. — Что вы будете пить, чай или что-нибудь покрепче? У меня есть напитки на любой вкус. Я пью портвейн.

Говоря все это, она провела меня в маленькую гостиную и указала на кресло. Выключив телевизор, она зажгла еще одну лампу. Гостиная была столь же ошеломляющей, как декорации к опере «Аида». Каждый дюйм потертого персидского ковра заполняла тяжелая мебель красного дерева: стулья, круглые столики, антикварный столик, шкаф, заставленный книгами, угловые буфеты, забитые фарфором и рюмками. На стене тесно лепились мрачные картины, шнурки звонков и медные чеканки.

Она вернулась с маленьким серебряным подносом, на котором стоял уотерфордский графин с портвейном, две одинаковые рюмки и маленькая тарелочка с домашним сырным печеньем. Наполнив рюмки, она предложила мне блюдце и свежевыглаженные кружевные льняные салфетки, выглядевшие довольно старыми. Это был ритуал, занявший довольно много времени. Затем она уселась на изрядно потертой стороне дивана, где, как я предполагала, сидела большую часть дня, когда читала или смотрела телевизор. Она была рада компании, хотя и понимала, видимо, что цель моего визита была далеко не светской. Я задавала себе вопрос — кто навещал ее здесь, если вообще кто-либо когда-либо это делал?

— Как я уже говорила, я медицинский эксперт и работаю над делом Берил Медисон, — сказала я. — На данный момент очень немногие из нас, тех кто расследует ее смерть, знают о ней или о людях, которые были с ней знакомы.

Миссис Мактигю отпила портвейн, сохраняя отсутствующее выражение лица. Я так привыкла в разговорах с полицией и адвокатами выкладывать все напрямик, что иногда забывала о необходимости подсластить пилюлю для остальной части мира.

Маслянистое печенье оказалось очень вкусным. Я сказала ей об этом.

— Да? Спасибо, — улыбнулась она. — Пожалуйста, берите сами. Его еще предостаточно.

— Миссис Мактигю, — снова попыталась я, — вы были знакомы с Берил Медисон до того, как пригласили ее прочитать лекцию для вашего общества прошлой осенью?

— О да, — ответила она, — по крайней мере, косвенно, потому что была ее восторженной поклонницей многие годы.