Кроме того что Роберт был неисправимым болтуном, он еще считал необходимым относиться к сводной сестре несколько свысока. И продолжалось это вот уже почти четырнадцать лет. Порой ей казалось, что все на свете меняется, но только не Робби, которого она впервые увидела заносчивым, упрямым, непримиримым шестилетним мальчишкой.

Но вдруг этот насмешник сделался чрезвычайно серьезным и проговорил:

— К сожалению, Лео, я представления не имею, кто я в действительности такой. И это моя проблема. В этом я не могу не согласиться с отцом. Разумеется, он во многом прав. Пол по-своему хороший человек и джентльмен строгих правил, старая, так сказать, гвардия. Но теперь-то мне понятно, что с моим существованием он смирился только из-за матери. Как же я заблуждался в детстве, думая, что однажды он меня примет! Но не теперь, по прошествии стольких-то лет, тем более теперь, после их развода… Надеюсь, ты не станешь утверждать, что во мне говорит одно лишь желание быть одним из Бланшаров, — шутливо оговорился он.

Леона прекрасно его поняла, поэтому выразительно вздохнула и склонила милую головку набок, не зная, что сказать своему сводному брату.

— Лично я никогда не отождествляла себя с Бланшарами как с каким-то особым кругом избранных. По-моему, Бланшары — такие же люди, как и все на этой планете. Но я согласна с тем, что проблема существует. Чужаков принимают с трудом, крайне неохотно или же вообще не принимают. Но это происходит сплошь и рядом во многих других семьях, вне зависимости от социального статуса. Может быть, просто не стоит придавать этому значения, Робби? — выразительно глянула на него сводная сестра. — И, умоляю тебя, не откидывайся со всего маху на спинку этого несчастного дивана. Ты что, не слышишь, как он, бедняжка, трещит под тобой?

— Разве? Не замечал, прости… Удобная такая вещица, Лео. Всегда завидовал твоему умению выбрать правильную вещь, — проговорил Робби, аккуратно усаживаясь на краешек, но уже через пару мгновений, забыв о просьбе сестры, вновь с силой откинулся назад, забросив лодыжку одной ноги на колено другой, потому что в такой позе разглагольствовать было намного удобнее. — У тебя отменный вкус, сестренка! Тебе это известно? — спросил он, оглядев пространство гостиной. — И вообще ты классная девчонка! Неженка, лапушка и красотка. Если бы не твое очаровательное личико и Бойд, все ваше семейство сплошь состояло бы из одних кровожадных ястребов или законченных снобов, вроде твоего отца…

— Опять ты завел свою любимую пластинку, Робби. Я больше не в силах это слушать! — готовая выйти из себя, перебила его Леона и резко поднялась.

На сей раз Робби переступил ту грань, за которой его монолог превращался в огульное охаивание сообщества разнохарактерных людей за то, что они не желают относиться к нему как к равному. В этом и крылась основная проблема Робби.

Леона давно собиралась завести отдельный разговор о его главном недостатке, но все не решалась, опасаясь уязвить непомерно раздутое самолюбие брата. Предъявляя к людям завышенные требования, он не особенно старался скрыть это в общении. Однако не считал, что именно его собственная спесь отпугивает других, поскольку причину видел в необоснованно высоком самомнении окружающих, в данном случае — Бланшаров.

— Я пришел к тебе как к другу, Лео! — патетически воскликнул он. — Но, видимо, вся семья целиком, без всякого исключения, порадовалась бы, попади я под автобус!

— У меня нет желания обсуждать это, Робби, — стараясь вложить в голос как можно больше мягкости, проговорила Леона, надеясь хотя бы тоном умерить его чрезмерную горячность.