— Вы похудели, — сказала она. — Но это вам идет… Как вы себя чувствуете?..

— Спасибо, хорошо, — ответил я.

Жозина тетя сделала вид, что мне поверила, но взяла меня почему-то за руку, и указательный палец ее незаметно и точно лег на пульс моей речки Волги — кровеносной системы.

— Колокол, — сказала она ласково и грустно. — По ком звонит колокол?.. — Она держала меня за руку, словно маленького мальчика, и разглядывала — вернее, вглядывалась, — и затем, словно извиняясь, стала объяснять свое пристальное разглядывание: — Я смотрю на вас и удивляюсь: откуда это в вас? — продолжала она, прижимая свой пальчик к пульсирующему ручейку на моем запястье сильнее. — Эти рисунки «Сюда и обратно», я была на суде… Откуда это в вас, вы еще так молоды?.. Есть такое хорошее слово «угрюмство», — сказала Жозина тетя, — вы помните, это откуда: «Простим угрюмство! Разве это сокрытый двигатель его?» — она улыбнулась. — Так говорил Блок!

Было странно в нашем разговоре то, что каждый из нас как бы говорил свой монолог, пересекаемый то ее словами, то моими.

— Вы чувствуете то, что я давно уже знаю, — сказала Жозина тетя, — интересно, когда это вы успели сдать экзамен?

— Какой экзамен? — удивился я, — на что?

— Не знаю, как это назвать, — задумалась она. — Экзамен на… пожалуй, на взрослость, — и, как бы поясняя, что это значит, рассказала, как она молоденькой студенткой с молоденьким и влюбленным в нее студентом пошла в ресторан «Метрополь», купив по дороге воздушный шар, и как заняли столик, и сидели весь вечер, и пили самое дешевое вино, почти ничем не закусывая, потому что на закуску из меню не было денег. Закусывали «волейболом», как сказала она: привязали воздушный шар за нитку к ножке стола и пасовали друг другу и хохотали, задавая друг другу один и тот же дурацкий вопрос: «Ты меню любишь?»

— Нам было очень весело, — закончила она, — а официант злился как черт. Тогда я не понимала, почему он злится, а повзрослела — и поняла. Официанту нужно было выполнять план, а мы со своим дурацким волейболом и «ты меню любишь?..». — Жозина тетя задумалась. — Настоящая взрослость — это когда человек понимает не только себя, но и других… Конечно, молодость эгоистична и жестока… — сказала она. — Очень жестока. Надо уметь уходить в монастырь своего возраста. Для того чтоб бросать вызов молодости и склерозу, надо хотя бы не иметь склероза. И какая я невеста! Я бабушка! Жозя у нас невеста!

Жозина тетя, словно поняв мой вопросительный взгляд, повернулась ужасно грустно, если только можно грустно повернуться, и пошла к своей даче… в монастырь своего возраста…

Я долго смотрел ей вслед, и мне рисовалось, что, если меня спросят, я могу рассказать, что она сейчас чувствует…

Из окна нашей веранды до меня доносились голоса, смех и звук гитары. У нас были гости. Праздновали первый папин концерт, который состоялся вчера вечером в маленьком заводском клубе где-то на окраине Москвы. Гостей было много, и все больше незнакомые: из Московской филармонии — новые папины сослуживцы, Наташины подруги — молодые артистки Малого театра, несколько человек из маминой съемочной группы и возвышавшийся над всеми, даже сидя, Финист со своим другом баскетболистом.

Я постоял некоторое время, наблюдая через выставленные со всей веранды рамы за всеми, и выделял изо всех лиц счастливое лицо отца. Отец был счастлив, и знал, что был счастлив.

По словам Бон-Ивана, все застолья, украшенные винами и закусками, делятся на две разные и совсем непохожие на себя части.