Мама конечно же получала за него офицерскую пенсию, но ее, естественно, не хватало, и кто-то посоветовал ей обратиться в благотворительную Ассоциацию сыновей погибших офицеров, в результате чего меня определили в британскую школу в Каире. Но мама продолжала и продолжала куда-то писать насчет меня, а поэтому, когда мне исполнилось девять, пришел ответ, в котором сообщалось, что если у нас в Англии есть какие-нибудь родственники, у которых я мог бы жить, то Ассоциация готова платить за мое обучение там. Мама тут же вспомнила, что в юго-восточной части Лондона живет замужняя папина сестра, которая без особых возражений согласилась меня принять, когда ассоциация — очевидно, чтобы отвязаться от нас, — предложила выплачивать ей двенадцать с половиной фунтов в неделю на мое содержание. Для мамы это было огромным облегчением, потому что теперь она могла наконец выйти замуж за уже далеко не молодого, совсем не симпатичного мистера Хафиза, к тому же сильно меня недолюбливающего, после того как я застал его с ней в постели и сказал об этом местному имаму. Мистер Хафиз занимался ресторанным бизнесом и был жирным как свинья. Видеть человека его возраста и внешности в одной постели с мамой, с моей мамой было до крайности отвратительно.

Меня отправили в Англию на военном корабле под присмотром медицинской сестры судового лазарета. Уезжал я без малейшего сожаления, тем более что мне никогда — даже в детстве — не доставляло удовольствия быть там, где меня не хотели.

Большинство пациентов лазарета составляли, как они сами себя называли, «венерики», и я, с нескрываемым интересом слушая их истории, успел получить от них немало, как оказалось, весьма полезных для последующей жизни знаний, прежде чем моя матрона — «старая сука», иначе просто не скажешь — узнала об этом и перевела меня из лазарета на весь остаток пути к судовому физкультурнику. Моя тетя в Лондоне тоже оказалась сукой, но там меня по крайней мере хотели. Пусть даже только из-за денег, но хотели. Ее муж, бухгалтер, часто болел, не ходил на работу, поэтому мои двенадцать с половиной фунтов в неделю пришлись им очень и очень кстати. Более того, она просто боялась быть со мной «очень большой сукой»: дело в том, что к нам довольно часто наведывался чиновник из Ассоциации, чтобы проверить, как у меня идут дела, и, если бы я пожаловался ему на плохое обращение, меня немедленно у них забрали бы. Соответственно, и деньги тоже. Таким образом, подобно многим мальчикам моего возраста я, похоже, стал для них, как сейчас принято говорить, «небольшой, но все-таки проблемой».

Школа находилась на люишемской стороне лондонского района Блекхит. На ее впечатляющем фасаде красовалась здоровенная мраморная доска с крупной надписью, золотыми буквами:

«СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА „КОРАМ“

Для сыновей погибших офицеров

Основана в 1781 году»

Прямо над доской в кирпичное тело здания был вделан большой герб школы и выгравирован девиз на латинском языке: «Mens aequa in arduis». По словам нашего латиниста, это была цитата из Горация, однако учитель английского предпочитал переводить ее известными словами Киплинга: «Если ты способен не терять головы, когда все вокруг ее теряют, ты станешь Человеком, сын мой!»

Это учебное заведение не было частной школой для избранных, типа Итонской или Винчестерской, однако управлялось и содержалось на основе точно таких же принципов и правил: платное для всех без исключения обучение, телесные наказания, несколько ребят из местных муниципальных школ, которые учились там по специальной стипендии… Думаю, школе они были нужны в основном из-за субсидий городского Совета по образованию, хотя обычно их было не больше двадцати или максимум двадцати пяти на всю школу.