В 1920 году в нашу школу назначили нового директора, которого звали мистером Брашем и которому мы сразу же дали кличку Щетина. До этого он учительствовал в одной частной школе, так что неплохо знал, как вести школьные дела. Прежде всего новый директор уволил двух пожилых учителей, что, по нашему единодушному мнению, было очень даже хорошо, а во-вторых, заставил всех учителей надевать университетские халаты и шапочки во время утренних коллективных молитв… Еще он любил повторять, что у «Корама» довольно хорошие традиции, хотя он, возможно, и не такой старый, как, скажем, Итон или Винчестер, но зато наверняка старше Брайтона или даже Клифтона. А характер и традиции — это самое главное! Важнее любой зубрежки и даже усердия… Кроме того, новый директор сумел убедить нас не читать запоем всякий книжный мусор вроде популярной тогда «Пышечки» и «Смертельного магнита», а переключиться на по-настоящему стоящих писателей вроде Стивенсона, Талбота Рида и им подобных…

Когда мой отец погиб под колесами грузовика, я был еще слишком мал, а потому совсем его не помнил, однако парочка любимых выражений отца навсегда запечатлелась в моей памяти — возможно, потому, что он очень часто вслух говорил их маме и своим армейским друзьям, когда те приходили к нам в гости. Одно из них было — «никогда не высовывайся», а другое — «хренотень всегда засоряет мозги».

Скажете, что эти выражения вряд ли можно считать принципами, достойными британского офицера и джентльмена? Не знаю, может быть, спорить не буду. Замечу только, что считаю их вполне достойными любого уважающего себя человека, тем более что в школе «Корам» они работали более чем хорошо. Например, мне довольно скоро стало ясно, что ничто так не раздражает наших учителей, как неряшливый почерк. Некоторые из них вполне могли поставить за не совсем правильный, но очень аккуратно написанный ответ куда более высокий балл, чем за абсолютно правильную работу с кляксами, исправлениями и тому подобными огрехами. А поскольку я всегда писал достаточно чисто и аккуратно, то и оценки мои, как правило, были высокими. Далее, когда учитель, задав какой-нибудь вопрос, спрашивает, кто знает ответ, ты всегда можешь поднять руку, даже если ничего не знаешь… но только при условии, что до тебя руки уже подняло несколько других энтузиастов и при этом будешь улыбаться. То есть именно приятно улыбаться, а не щериться или ухмыляться. Тогда учитель наверняка отметит твое усердие, однако трогать или проверять не будет.

А что касается ребят, то взаимоотношения с ними у меня сложились вполне доброжелательные, а с некоторыми даже по-настоящему дружеские. Поскольку я родился в Египте — а это не было ни для кого секретом, — мне, конечно, сразу же дали кличку Араб, хотя я, как и мой отец, светловолосый. Но тут ничего не поделаешь — обычная школьная традиция. Ломка голоса у меня произошла довольно рано, когда мне исполнилось всего двенадцать, и вскоре я вместе с пятиклассником Джоунсом, которому уже исполнилось пятнадцать, начал по вечерам ходить в местный ночной клуб «Хилли филдс», знакомиться с девушками — «снимать телок», как говорили в армии, — и очень быстро обнаружил, что далеко не все из них категорически возражают, если им засовывают руку под юбку или даже позволяют себе нечто большее… Иногда мы задерживались там допоздна, и тогда мне приходилось либо вставать пораньше, чтобы успеть до школы приготовить уроки, либо просить тетю написать директору объяснительную записку — мол, из-за сильнейшей головной боли я, к сожалению, не смогу присутствовать на занятиях. В крайнем случае я всегда мог позаимствовать тетрадь у мальчика по имени Риз и на перемене, спрятавшись в туалете, все оттуда списать. Риз страдал от множества возрастных прыщей и не возражал против списывания у него готовых ответов. Более того, ему, похоже, это даже нравилось.