– Храни вас Господь! Мы вам напишем!

Звон цепей, удаляясь, затихал в коридоре. Софи и Наталья остались одни. Они сидели, понурившись, за опустевшим столом. Жена тюремного надзирателя, войдя в гостиную, со светской улыбкой осведомилась, все ли хорошо прошло. Поблагодарив ее за гостеприимство, они, в свою очередь, поторопились уйти – их с нетерпением ждали у Анненковых с отчетом о сегодняшней встрече.

* * *

Едва войдя в прихожую, Софи первым делом пристально оглядела вешалку. Среди нескольких безликих пальто, рядком висевших на крючках, она высмотрела шубу доктора Вольфа и обрадовалась. Нежная дружба, завязавшаяся между ними с тех пор, как Софи перебралась в Тобольск, хоть немного, а все-таки согревала ее жизнь. Наталье не терпелось войти в гостиную, она торопила подругу, но та снова и снова придирчиво рассматривала свое отражение в зеркале. Лицо, которое она видела перед собой, не слишком ей нравилось: щеки запали от усталости, глаза пристально и сумрачно смотрят из-под увядших век, на губах печальная улыбка, из-под меховой шапочки спускаются гладко причесанные темные волосы, в которых уже появились серебряные нити. К счастью, талия осталась все такой же тонкой и нисколько не изменилась гордая посадка головы. В пятьдесят семь лет Софи просто невозможно было дать больше сорока пяти. Она выпрямила шею, расправила плечи, дождалась, пока глаза загорятся, хотя и себе самой не призналась бы, что этот блеск в глазах вызван бессознательным желанием нравиться, – и, взяв Наталью под руку, шагнула в гостиную.

Здесь обеих тотчас же окружили знакомые лица: у Анненковых собрались в этот вечер все ссыльные декабристы, которые обосновались в Тобольске. Полина Анненкова повела новоприбывших к накрытому столу. Все остальные, грохоча стульями, с шумом рассаживались вокруг них. Софи и Наталья тщетно пытались объяснить: мы только что от стола, недавно напились чаю, – никто не слушал, их слова тонули в потоке вопросов, раздававшихся со всех сторон:

– Ну, что? Какие они? Что они вам рассказали?

И дамы, переполненные свежими впечатлениями, принялись рассказывать, перебивая друг дружку, о своей встрече с петрашевцами. Пока длился рассказ, Софи глаз не сводила со смуглого лица доктора Вольфа. Усы у него седые, а вот брови остались черными. Глаза из-за круглых стеклышек очков смотрят умно и ласково. Софи не раз ощущала между ним и собой мгновенное и отчетливое, словно просверкнувшая искра, соприкосновение мыслей. Когда она заговорила о политических воззрениях Петрашевского, мужчины оживились и стали вслушиваться в ее рассказ с удвоенным вниманием. Должно быть, некоторые слова до сих пор сохранили способность их волновать. Они прислушивались к отзвукам баталий своей молодости. И внезапно все они показались Софи очень старыми. Все, даже доктор Вольф не стал исключением. Она никогда их такими не видела. Иван Анненков с годами превратился в полного, праздного, ленивого, неразговорчивого господина; Юрий Алмазов, с его треугольным лицом и наполовину облысевшим черепом, сделался похож на мумию; у Петра Свистунова выпали все передние зубы, и рот воронкой уходил вглубь между острым носом и выдвинутым вперед подбородком. Софи задумалась о том, каким был бы теперь Николай, если бы не утонул, когда ему было тридцать девять лет от роду. Может быть, для их любви, для них обоих так лучше – она не видела его постаревшим, он не увидел, как стареет она? Застигнутая врасплох этой мыслью, она совершенно выпала из разговора, предоставив Наталье говорить за двоих. А страсти между тем накалялись, голоса звучали громче, общий тон заметно изменился.

– Теории этих несчастных ближе всего к самому что ни на есть утопическому социализму! – невнятно проворчал Иван Анненков, отправляя в рот полную ложку варенья.