– Какие прекрасные слова! – воскликнула Наталья.

– Они принадлежат не мне!

– А кому же?

– Вильгельму Оранскому, если память мне не изменяет.

– И он преуспел?

– Да, в том, чтобы приобрести множество врагов и пасть от руки убийцы.

– Доктор, вы все так же невозможно язвительны! – упрекнула Полина, погрозив ему пухлым пальчиком.

Доктору Вольфу, похоже, льстило, что он, несмотря на свои годы, сохранил все ту же репутацию. У Софи, когда она смотрела на своих друзей, создавалось впечатление, что все они играют роли, выбранные еще в молодости, хотя ни внешность, ни характеры их уже не подходят для привычных когда-то амплуа. Однако, подобно тому как завсегдатаи того или иного театра не замечают морщин на лицах актеров, которые в течение четверти века выходят на сцену, исполняя все те же роли влюбленных все в тех же пьесах, тобольские декабристы оттого, что постоянно встречаются и вместе перебирают воспоминания, по-прежнему видят друг друга такими, какими давным-давно перестали быть. Софи было мучительно сознавать, что на фоне этой всеобщей иллюзии лишь она одна сохраняет ясность ума и трезвость взгляда. Ей приходилось делать над собой усилие, чтобы попасть в тон остальным. Оторвавшись от своих размышлений, она услышала, что Наталья Фонвизина теперь рассуждает о возможности писать петрашевцам и сделаться для них своего рода «крестной».

– Надо, чтобы везде, где они окажутся, они находили декабристов, которые могли бы им помочь. Хорошо бы нам создать такую благотворительную цепочку…

– Вы просто святая! – пробормотал Свистунов.

Комнату заполнили синие сумерки. Лица теряли четкость очертаний, в полумраке только вспыхивали время от времени позолоченные оклады икон да поблескивал пузатый самовар. Служанка вошла, чтобы зажечь лампы. Поскольку было уже довольно поздно и на улице совсем стемнело, доктор Вольф предложил Софи проводить ее до дома.

2

Через полчаса после того, как подруги выехали из Тобольска, сани остановились в чистом поле. Ветра не было, однако мороз пощипывал довольно сильно. Прижавшись друг к дружке под полостью, Софи с Натальей не отрывали глаз от белой дороги, убегавшей вперед и где-то там, вдали, терявшейся в тумане. По сведениям, которые им удалось раздобыть накануне в пересыльной тюрьме, первый конвой с политическими осужденными должен был этим утром, в восемь часов, отправиться в Омскую крепость. Сопровождавшие заключенных жандармы, получив хорошие деньги, смягчились и пообещали не препятствовать дамам в последний раз перемолвиться словом с узниками где-нибудь у обочины. Софи толком и не знала, зачем ей непременно надо было еще раз увидеть этих молодых людей перед долгим путешествием, которое на многие годы отрежет их от остального мира. Она смутно чувствовала, что исполняет некий не совсем понятный ей самой долг по отношению к петрашевцам. Словно в какой-то мере несет ответственность, пусть даже и косвенную, за чужие политические грезы, за последствия чужой деятельности. Испытания, которые им с Николаем пришлось перенести, сделали ее навеки солидарной со всеми, кому в России приходится терпеть страдания. И только смерть, думала она, сможет избавить от этой обременительной, всепоглощающей жалости.

Ее глаза устали всматриваться в расстилавшуюся вокруг снежную равнину, в пустынный, однообразный пейзаж. Ямщик сгорбился, стараясь хоть как-то защититься от холода. Из двух впряженных в сани лошадей одна бежала спокойно и ровно, вторая фыркала, упиралась, встряхивала головой и выпускала пар из ноздрей. В неподвижном воздухе мерцали серебряные блестки. Софи ощутила, что лицо медленно немеет, будто отнимается по частям. Она энергично потерла нос и уши, чтобы согреть их и вернуть им чувствительность.

– Что-то долго они не едут! – волновалась рядом Наталья.