– Что-то долго они не едут! – волновалась рядом Наталья. – Неужто мы должны часами их тут ждать!..

– Послушайте! – воскликнула Софи. – Бубенцы!

И в самом деле, в тишине послышался легкий звон, словно постукивали одна о другую льдинки. Едва слышный поначалу звон нарастал, приближался, становился все отчетливее, наконец, сделался оглушительным, и одновременно с этим из мглистой пустоты вынырнули две бешено скачущие тройки.

Поравнявшись с дамами, тройки остановились. Каждая везла сани с одним из узников и сопровождавшим его жандармом.

Софи вслед за Натальей выскочила из саней, и, проваливаясь в рыхлый снег, женщины приблизились к путешественникам. Те, в свою очередь, тоже вылезли из саней, придерживая руками кандалы. Когда арестанты подошли поближе, стало видно, что это Дуров и Достоевский. Оба в коротких арестантских полушубках, на голове – треух. У Дурова заиндевела борода, на бледном лице Достоевского выделялся совершенно синий от холода нос. Тот и другой бросились целовать протянутые к ним руки.

– А где же ваши товарищи? – спросила Наталья.

– Нас будут увозить постепенно, в течение нескольких дней, – объяснил Дуров. – Постарайтесь свидеться с ними тоже. Мы осведомлялись, и, к сожалению, оказалось, что вам не дозволено будет нам писать…

– В первое время, должно быть, да, – сказала Софи. – Но потом дисциплина начнет слабеть…

Наталья подозвала одного из жандармов и передала ему письмо, адресованное в Омск – князю Горчакову, губернатору Западной Сибири. Фонвизина была с князем в дружеских отношениях и нисколько не сомневалась, что тот проявит доброжелательность по отношению к молодым людям, которых она ему рекомендовала. Жандарм дал клятву, что послание будет передано адресату в собственные руки, и тотчас стал просить дам распрощаться с заключенными, чем быстрее, тем лучше.

– Храни вас Господь! – произнесла Наталья, перекрестив Дурова и Достоевского.

Те склонили головы.

– Спасибо, спасибо вам за все, – осипшим голосом твердил Дуров.

Арестантов стали поспешно рассаживать по саням. Софи прокричала:

– Не теряйте веру! Может статься, еще увидимся!..

Голос у нее сорвался. Она перестала понимать, в какой поре своей жизни оказалась. Не декабристов ли это снова увозят на каторгу? Лошади, пробудившиеся от удара кнутом, рванулись вперед, покачивая крупными темными головами. Из-под копыт полетели комья снега. Над задками саней, выкрашенными синей краской, показались обращенные назад лица. Софи и Наталья долго махали петрашевцам вслед, затем, устав прощаться с пустотой, уныло побрели к своим розвальням.

– Теперь обратно в город? – спросил ямщик.

– В город, – ответила Наталья. – Да поскорее! Я совсем закоченела!..

И они тронулись в обратный путь. Кони бежали резво, сани летели по снегу, и после десяти минут этого стремительного бега у Софи внезапно в голове словно бы вспыхнул ослепительно яркий свет. Очевидность, с которой она так долго не хотела мириться, которую так долго не хотела замечать, явилась ей без усилий, без боли, с безмятежной ясностью восхода солнца над снежной равниной. До этой минуты она считала, будто поселилась в Тобольске лишь временно, едва ли не проездом. Не веря по-настоящему в то, что ее вскоре отзовут из ссылки, довольствовалась, тем не менее, убогой избой на самом краю европейской части города. Едва ли не радовалась тому, что разместилась в таком неудобном жилье, – так, словно, отказываясь устроиться поудобнее, не обживаясь по-настоящему на новом месте, заклинает судьбу, которая старалась удержать ее в этих краях. И только появление в городе петрашевцев помогло ей избавиться от иллюзий.