|
И эти вот минуты между дверьми, они, как ни странно, может быть, и есть последние минуты свободы, однако надо все же решаться – туда или сюда… Но чем больше он думал о том, что теряет, тем меньше ощущал он решимости потянуть на себя дверь, пойти туда или сюда, лучше никуда. Больше того, это вот никуда, в темноте, между дверьми, начинало ему казаться самым подходящим местом, жарко чуть чуть, конечно, но как же иначе добыть эту свободу, столь нужную для его дела, для его безделия и для самой его свободы. Стоять, терпеть, не двигаться, дышать поменьше и думать о чем нибудь – о томиках стихов на столе в кабинете, об аллее под окном, вот сейчас он вернется в кабинет, откроет томик и взглянет в окно, в парк, а потом в обед уйдет по дорожке, влево от Любимой Аллеи Вождя, через дыру в заборе, до лесной поляны…
Саша вышел из предбанника мокрый, пунцовый – секретарша подняла на него взгляд и улыбнулась сочувственно, продолжая прижимать к уху телефонную трубку (значит, ничего не слышала, все время проговорила с хахалем или с подружкой, чем ей тут еще весь день заниматься?). Потом она прикрыла микрофон трубки, спросила: – Ну как он? – В ярости, – сказал Саша, – лютует. Орлов поджидал под дверью приемной и, конечно, слышал Сашин ответ, но еще спросил, не для верности, а для сохранения своего достоинства: – Ну что там решили? Однако Саша уже видел и без этого робкого вопроса, что его взяла, можно не давить, не пережимать, потому что и сам уже не рад замзам, что ввязался в это дело, ждет, чтоб его помиловали, отпустили с миром. – Все как я говорил… – сказал Саша спокойно. Потом добавил с легкой издевкой: – Можете у секретаря спросить, какая была реакция. И пошел к себе в кабинет ворошить томики стихов, готовить диссертацию – слава Богу, можно и не спешить, еще год, еще два, потом, может, само что нибудь напишется, а если и не напишется, что с того? Диссертация – это было им самим для себя придуманное занятие, потому что просто сочинение стихов и просто чтение книг не покрывали долгих часов сидения за столом, да и не всегда бывает у человека склонность и настроение писать стихи, а диссертация была все же какое то научно служебное занятие, она требовала регулярности, которая стихам его была противопоказана, а вдохновения она чаще всего никакого не требовала. Иногда, впрочем, Саша соглашался выполнить какое нибудь поручение, в порядке одолжения или общественной работы, как хотите, – вот, например, с мельницей – замдиректора по хозяйственной просил, или, скажем, провести экскурсию, особую, со стихами, старший экскурсовод просила, та, что с большой грудью, тут уж трудно было отказать, тем более что по теме его диссертации и тем более что говорила она с ним так почтительно, не смотрела на него, а глаза опускала куда то себе на грудь, так что и он безбоязненно мог смотреть туда же, и ему казалось, что она чувствовала его взгляд, эта ее огромная грудь, поднимавшая навстречу его взгляду мохнатую мохеровую кофту… С мельницей – чья то была идея, может того же дотошного замзама: открыть новый экскурсионный объект, мельницу в соседней деревне, той, что за лесом. Известно было, что в каком то там двадцатом, что ли, году мужики решили соорудить кооперативную мельницу, собрались в кооператив и построили, а Вождь ее еще до конца строительства посетил как зачаток нового, как бы росток, и где то он даже говорил об этом или писал, так что теперь можно, а может, и необходимо везти или вести туда группы. Так то оно так, но в связи с этим у зама по хозяйственной вставали немалые проблемы – мельницу эту надо было покупать, к деревне мостить дорогу, на худой конец прокладывать асфальтовую дорожку через лес, а на ней, как водится, фонари, в общем и целом, прогулка, конечно, заманчивая, особенно для иностранных гостей – русский лес, настоящая русская деревня, однако деревню, конечно, придется в связи с этим ломать, строить настоящие блочные дома, не покажешь же эту рухлядь, в общем, все это не завтра, не послезавтра, но для начала надо было решать вопрос с мельницей – что делать, купив ее, показывать в качестве руины или строить заново. |
