Они постояли немного у подножия Горы, наблюдая, как лыжники, закончив долгий спуск, лихо тормозили на виду у зрителей. Еще полные возбуждения, они победоносно оглядывались, все еще переживая и свои ошибки, и свои взлеты, и свои падения. Железняк хорошо знал это чувство, и он улыбался им заговорщически, а они отвечали на его улыбку и даже подходили к нему иногда.

Очень уж хотелось им рассказать кому нибудь, что случилось только что на южном склоне, и какой был сегодня снег, и как обнажились бугры, и как плохо держал канат…

Румяный парень в ладной серой курточке рискованно закантовалси под самым носом у Юрки и дружелюбно сказал:

– Не боись, друг. Еще такого не было, чтоб меня занесло.

– Не зарекайся, – сказал Железняк.

– Это точно, – сказал румяный. Он улыбнулся счастливой, детской улыбкой и, стянув перчатку, протянул руку Железняку, потом Юрке. – Коля. А вы? Тоже из Москвы? Отлично. В этот заезд пошли москвичи, ленинградцы, а то все Украина была, профсоюзная, путевочная. На каком этаже? На шестом? Мы тоже на шестом. Заходите к нам в шестьсот седьмой, трехместный. Преферанс любите?

– Это как? – оживился Юрка. – Я очень люблю в дурака.

– Можно и в дурака, – сказал Коля. – Обед там скоро? Быка бы сейчас съел…

Он побежал к лыжехранилишу, громко стуча ботинками.

– Интересно все же посмотреть, как они играют в карты, – сказал Юрка.

– Посмотрим, – ответил Железняк. – Шестьсот седьмой, трехместный.

Озабоченно подъехал литовец. Потоптался возле них, сказал Железняку жалобно:

– Вот это как раз и есть польские «сан марко». Про которые я вам говорил. Мне кажется все таки, что пластмасса у них не такая прочная, как на «кабере». А так выглядят они хорошо, правда?

– Правда, – сказал Железняк.

– Тут есть один американский лыжник, – сказал литовец. – Он ногой – бац, и крепление само защелкивается, даже спину не надо сгибать. Маркер у него срабатывает просто отлично. Но он не продает, ребята уже спрашивали. А мне ведь еще за ботинки надо деньги отдать.

– Отдашь, – сказал Железняк. – Все у тебя будет.

Подошел высокий чернявый парень, строго взглянул на литовца:

– Группа твоя где? Бегом! Ты сегодня дежуришь.

Отправив литовца в столовую, он сказал:

– Две недели не вставал на лыжи. Некогда: всем укажи, всем покажи.

– Старший? – понимающе кивнул Железняк.

– Ну. Уже второй год. Ответственность… Вас хорошо устроили? Кто инструктор?

– Гена.

– А а а… Если что не так – ко мне.

– Спасибо.

– Пойду почитаю, – сказал Юрка.

– Погуляем еще, Юрчик, скоро обед.

– Нет, я пойду, – сказал Юрка: он был не большой любитель прогулок.

Железняк остался на скамейке у лыжехранилища. Грелся на солнышке, лениво думал о том, как ему приучить Юрку к лыжам, к лесу, к прогулкам, к Горе. Он и сам в детстве был не большой любитель физических упражнений, но детство было так далеко, что и вспомнить трудно, а Юрка, по его мнению, нуждался в воздухе – пацан хилый, нервный. Собственно, ему не в кого расти богатырем. Да и особенно уравновешенным быть не в кого. А так его жаль…

– На обед не пора? – не открывая глаз, спросила девушка, сидевшая рядом с ним на скамейке.

– Еще полчаса, – сказал Железняк, повернувшись к ней.

У нее был милый, вздернутый носик, трагически опущенные уголки рта, длинные ресницы и желтая курточка, высоко поднятая на груди.

– Жалко упускать солнце, – сказала она.

– Всегда жалко, – отозвался Железняк.