– Всегда жалко, – отозвался Железняк. – Целый год. Но в январе особенно жалко, вы правы.

– Вы целый год на солнце? – спросила она.

– Стараюсь, – сказал Железняк. – Роман.

– Роман – это что?

– Мое имя, – сказал Железняк.

– А а а… Наташа. Скажите мне, когда будет обед.

Девушка словно таяла на солнце. Очертания ее милого лица все время менялись…

Он встал, посмотрел на часы.

– Обед через пять минут. Мне надо идти. До свидания, Наташа.

– Пока пока, – сказала она. Потом не удержалась, открыла глаза. Глаза у нее были рыжие.

По пути на стол потребителя из обеда было украдено все, что представляло в наш век умеренной сытости хоть какую нибудь материально калорийную ценность. То, что уже не стоило красть, поставили на стол со спокойной уверенностью, что львиная доля этих харчей поступит потом в корм поросятам.

Вернувшись после обеда в номер, Железняк и Юрка взялись за чтение. Юрка читал историю Второй мировой войны. По странной логике интеллигентского воспитания ребенок пришел к той самой «благородной ярости», которую когда то безуспешно пыталась возжечь в Железняке школа его военного детства. Юрка сейчас пылал ненавистью к немецким оккупантам и взахлеб читал всю антифашистскую и антинемецкую литературу. Железняк попытался растолковать Юрке свой взгляд на международный характер фашизма, однако был с ходу причислен к немецким приспешникам. Юрка жаждал мщения, и военная литература наилучшим образом питала его мальчишескую агрессию. Уже примирившись с этим в теории, Железняк все еще расстраивался, глядя, как Юрка упивается всем этим яростным пропагандистским чтивом.

– Может, пойти в картишки перекинуться? – сказал Железняк с фальшивым энтузиазмом.

Юрка внимательно на него взглянул, подозревая подвох, и все же не смог устоять против соблазна.

– К инженерам, да? – Он отложил книгу. – Пошли!

В шестьсот седьмом трехместном они застали веселую компанию инженеров. В карты, правда, еще не играли. Прикончив бутылку вина с подозрительной пробкой и со штампом местного бара, москвичи обсуждали насущные проблемы, круг которых бывает с ритуальной неизбежностью очерчен подобной выпивкой. Не последнее место в кругу тем занимала информация о том, что «там у них».

– Вадькин начальник вернулся из Франции, так у них там так. В командировку тебе дают с собой карточку. Суешь ее в окошко фирмы «Авис», прямо в аэропорту, а тебе – раз – ключи от машины. Две минуты. Отпираешь машину, какой нибудь там «ситроен», она уже заправлена, и ты – ж ж ж – поехал.

– Лучше «рено 16», – сказал румяный Коля, растиравший ногу великану приятелю.

– Лучше «мазератти», – сказал черный, носатый Семен.

– Обратно едешь – подогнал машину к паркингу, сдал ключи и салют.

– А мясо там есть? – спросил Семен.

– При чем тут мясо? Или вот, скажем, нужны деньги…

– Да, деньги! – всполошился Семен. – Это я знаю, у жены сотрудница рассказывала. Щель в стене, вроде почтового ящика. Суешь туда карточку с номером счета. Две минуты ждешь. И – раз – бери деньги. Компьютер уже все посчитал – сколько у тебя на счету денег, и – раз – выдал. Тут же на улице, в стене. Представляешь – взял сто долларов и пошел.

– По курсу это шестьдесят рублей, – сказал Юрка, – или пятьсот франков. Или восемьдесят тысяч лир.

Инженеры взглянули на Юрку с уважением, а Железняк тяжело вздохнул. Он так и не мог решить – возрастная это меркантильность или она идет все оттуда же, из нового Юркиного дома, из того богатого дома и того, чуждого ему строя жизни.