— Светлана, Александра Павловна пришла, я не могу с ней сейчас разговаривать!

— Костя, вы только не уходите очень далеко! Пожалуйста!

— Ладно.

Он похлопал себя по карманам — портсигара не было, забыл на столе.

Он прошел в самый дальний, заросший уголок сада и сел на скамейку, за кустами сирени и черемухи. Как часто эти кусты подвергались опустошению в весеннее время — для Нади.

Прошуршали шаги за спиной… Маленькая загорелая рука положила на скамью портсигар и коробку спичек. Костя обернулся — никого уже не было, только легкий удаляющийся шелест шагов за кустами…

Очень много народу пришло на похороны.

Приезжали из дальних колхозов. Очень много было ребят. Все сотрудники библиотеки были здесь — библиотека закрылась на несколько часов.

Говорили — Костя сам этого не знал, — что мама работала в библиотеке больше двадцати лет.

Вернувшись с кладбища, Костя прошел по комнатам. Все было прибрано, вещи расставлены, как при маме. И Светлана и Мария Андреевна уходили тоже. Кто это сделал? Кто позаботился обо всех гнетущих мелочах, о которых так не хочется думать, когда горе? Косте казалось, что все делается как-то само собой.

Он присел на подоконник в столовой. Хотел закурить и сейчас же потушил спичку — вспомнил, что не курил здесь при маме, чтобы дым не шел в ее комнату.

— Костя, вы когда уезжаете?

— Сегодня.

— Ведь вы могли бы до завтра остаться… Вы говорили, ваш отпуск…

— Нет, нет, я сегодня поеду.

Ни одного дня, ни одной ночи в пустом доме!

— Можно, я с вами до вокзала? Ведь я тоже в Москву возвращаюсь.

— Конечно. Поедем вместе… Трудно тебе будет учиться теперь — пропустила много.

— Ничего. Догоню. Костя… а вы знаете, который теперь час?

Нет, он не знал, не заметил, что уже так поздно. В сущности, надо было хватать чемодан и идти на станцию.

За эти несколько дней Костя привык беспрекословно исполнять все Светланины просьбы. Все, что делала Светлана, она делала для мамы. Просьба Светланы была как приказ. Сейчас просьба не была высказана, но… Костя почувствовал, что Светлане хотелось бы остаться, никуда не торопиться сегодня. Он представил себе ее, такую маленькую, такую измученную, в вокзальной толпе. Уложить бы ее сейчас, чтобы выспалась. Да и с Марией Андреевной не попрощался.

Он тихо сказал:

— Если хочешь, поедем завтра.

Прямо перед окном цвели георгины, похожие на хризантемы, мамины любимые. Хорошо, что не срезали вчера все цветы, что клумбы остались и сад не выглядит опустошенным. А впрочем, начнутся холода — вымерзнут все равно…

— Я приеду сюда как-нибудь в воскресенье, — сказала Светлана, — поработаю в саду. Нужно будет укрыть яблони и розовые кусты, а георгины выкопать — и в подвал… Я знаю, как нужно делать, мы прошлой осенью…

Что она, в мыслях читать умеет?

— Спасибо. Светлана, ты вообще… Я тебе… я даже не знаю, как сказать!

Запрыгали губы, прикусил их покрепче, опять достал папиросу, сам на себя рассердился, швырнул ее за окно.

Папироса попала как раз в клумбу и, скользнув с листа на листок, провалилась между стеблями — зелеными сверху, уже подсыхающими внизу.

И вдруг обожгло воспоминание.

Когда приезжал в сорок четвертом, много курил — утром и перед тем, как заснуть. А окурки — куда же их? Курить стал только на фронте, к пепельницам привычки не было. Окно открывалось как раз утром и вечером… Окурки летели за окно, в сад. В воскресенье, как всегда, проснулся рано. Мама подметала в саду, сгребала граблями сухие листья.