Отношения между Омаром и эк-Кассаром назывались дружбой, но на самом деле все было немного иначе. После неожиданного освобождения из военной тюрьмы в Исмаилии в жизни Омара произошел крутой поворот. Несмотря на то, что его связь с новым знакомым имела вынужденный характер, юноша получил преимущества благодаря своему шраму на правом плече, появление которого теперь стало ему немного понятнее, тогда как автор сего творения до сих пор оставался неизвестен. И хотя великая война закончилась лишь спустя несколько недель после их освобождения, а обвинения в надуманных преступлениях были вынесены им исключительно по причине военного времени, Омар и Нагиб не знали, находятся ли все еще их имена в списках разыскиваемых британского военного министерства. Они посчитали, что будет лучше, если на первое время они затаятся.

Не было в мире другого города, как Каир, в котором можно было незаметно жить и умереть никем не узнанным. Каждый день где-нибудь между районом Макаттам и вокзалом рушился переполненный жильцами дом с узким фасадом, погребая под своими руинами сотни никому не известных людей, потому что многие поколения подряд в течение столетий надстраивали этаж за этажом без соответствующих на то разрешений. Это продолжалось до тех пор, пока слабые фундаменты не проседали, а балки и кирпичи, повинуясь силе тяжести, не обрушивались вниз. Поэтому для обоих не было проще задачи, чем спрятаться в старом доходном доме, в тени цитадели на боковой улочке шариа Ассалиба между мечетью Ибн-Тулун и мечетью султана Хасана. Там они делили друг с другом две комнатушки, снятые для них неизвестным членом «Тадамана». Их новое жилище располагалось на шестом этаже и выходило окнами на тыльную сторону соседнего дома, который ничем не отличался от всех остальных и стоял так близко, что жизнь соседей всегда была на виду, включая нарушение святых законов даже в месяц рамадан.

Хотя Омар родился в этом городе, ему было неуютно в скопище людей, которые жили здесь подобно боящимся света термитам; к тому же, в отличие от насекомых, у них не было возможности хотя бы раз в жизни подняться в небо и начать все заново. Он никогда не чувствовал себя комфортно в этом грязном, нищем лабиринте живописного старого города на востоке, где постоянно пахло пылью и полуразложившимися фекалиями. Но прежде всего — бедностью.

Здесь египтяне жили, как и несколько столетий назад: они так же одевались и терпели те же лишения. Маленькие радости, как и прежде, ограничивались посещением прокуренных кофеен с выставленными на улицу маленькими столиками. Было достаточно двух пиастров, чтобы разогнать все печали бесконечного полудня. В домах не было воды, и, разумеется, никто ничего не слышал о гигиене. Мужчины ходили в баню, если в том была необходимость (что случалось довольно редко), женщины от воды держались подальше, они носили паранджу, регулярно рожали детей и беспрекословно следовали правилам жизни этих кривых переулков.

Можно было подумать, что Омар вырос в другом Каире, на западе, по ту сторону реки на бахр аль-А’ама, в районе вилл и дворцов в Аль-Гамалея или Дарб-эль-Масмат, где появился на свет хедив Исмаил. Там европейские иммигранты — итальянцы, греки, мальтийцы, французы и британцы — в прошлом столетии привили западный архитектурный и жизненный стиль, а остров посреди Нила, который до постройки плотины в Асуане каждый год заносило грязно-коричневым илом, был превращен в ботанический сад с эксклюзивным теннисным клубом и ипподромом. Здесь стояли роскошные дома с выбеленными фасадами — этот цвет в любой другой части города бросался в глаза, как обутый богомолец в стенах мечети, — пароходные агентства соревновались друг с другом, предлагая на громадных, в человеческий рост плакатах забронировать каюту первого класса. В этом богатом районе располагались банки, сдержанность которых выдавали затемненные окна, а в гостинице «Шеперде» или «Семирамиде» номера на сутки с видом на Нил стоили в три раза дороже, чем годовое жалованье одетого в белоснежный костюм швейцара.