Герман был очаровательно-любезен, он красноречиво убеждал Таисию Александровну, что сейчас все-таки не 37-й год, к стенке никого не поставят, хотя могут попортить много крови, – но все же у Лили есть право быть счастливой и самой решать, как ей жить.

Все это было так, все так… Но никогда раньше Таисия Александровна не испытывала такой печали, такой растерянности и безысходности!

– Я всегда знал – и на войне, и в сталинские годы, и при Никите, – я знал, что мне делать: воевать, трудиться, на износ работать – для страны, для детей… А сейчас что?! Котьки нет. Лилька предала. Как жить?

Таисия Александровна молчала. Она не знала, как им всем теперь жить – брошенным старикам…

– Что она хоть сказала-то? – тоскливо спросил Михаил Иванович, ослабляя узел галстука.

– Любовь, – слабо улыбнулась Таисия Александровна, глядя ему в глаза.

– Матерь Божия… – с болью выдохнул Говоров – и вдруг взревел: – Любовь?! Зачеркнуть все?! Наплевать на семью, на Родину наплевать?! На тебя, на меня, на Кирку? Любовь?! – Голос его сорвался стоном: – Зачем я ее только тогда забрал из детдома?!

– Миша, Бог с тобой, что ты говоришь такое?! – испугалась и разозлилась Таисия Александровна.

Михаил Иванович вдруг стал задыхаться, словно горе удавкой перехлестнуло горло.

– В больницу, давайте в больницу! – закричала Таисия Александровна шоферу.

Автомобиль резко повернул на другую дорогу.

– Э-э… там, в приемной, просто никого не было, и я… Родион Петрович, вы помните меня?

– К сожалению, – буркнул Камышев, надевая пальто.

– Но я, ей-богу, не виноват в том, что случилось! – зачастил Аркадий.

– Все проблемы из-за вашего театра! – с ненавистью глянул на него Камышев. – Храм искусства долбаный! Культуру они несут в массы. Хороша ж культура! – Он вернулся к столу и принялся искать что-то в ящиках: – Разогнать вас всех надо к чертовой матери!

– Я понимаю, – сокрушенно вздохнул Аркадий. – Вы злитесь, и есть за что!.. А у нас в театре проверка за проверкой. Собрания… вот директора уволили как руководителя труппы, мне строгий выговор…

Камышев не обращал на него никакого внимания, продолжая перебирать свои бумаги.

– Послушайте, – взмолился Аркадий, – ну не было там никакого умысла! Просто Лиля заболела, осталась в Лондоне… А когда мы отработали спектакль в Эдинбурге и вернулись в Лондон, в гостинице ее уже не было.

– Это мы в курсе, – буркнул Камышев, не поднимая головы.

Он с трудом сдерживался. Какого черта перед ним тут переминается с ноги на ногу этот… долбаный жрец долбаного храма искусства? Пришел отмежеваться, так сказать? Я не я, и вина тут не моя? Или сыпать соль на рану? Нет, ему чего-то нужно… Просить что-то пришел? Опалу снять с него и театра? Черта с два!

Внезапно Аркадий сунул руку во внутренний карман и достал сильно помятый конверт.

Длинный узкий конверт. Таких в Союзе не было. Наши конверты – почти квадратные. А этот…

Родион затаил дыхание. Неужели Лиля прислала ему письмо? Неужели… если она попросит прощения, если… он не простит, конечно, но насколько легче станет на душе!

Впрочем, он не подал виду, как разволновался.

– Что за письмо? – буркнул с прежней ожесточенностью.