Закатав подол рубахи, перетянул образовавшейся полосой ткани рану. Супротивник, глядя на это, повторил действия.

— Айда к Наталке, она перевяжет.

Федотка кивнул, но не головой, а, вроде как, только наполненными мукой глазами. И, придерживая левыми руками петли ткани, образованные подолами, мальчики побрели к дому, где проживал предмет их спора, послуживший причиной этой трагической дуэли. Боль в боку не утихомирилась, просто сделалась тупой и тянущей. Притерпелся.

Спутник тоже держался достойно. Молчал и не стонал. Может, выживет? Он ведь и вправду не намеревался его убивать. Проучить только хотел. Проучил, тут уж ничего не скажешь.

Натальи дома не было — погнала корову в стадо, зато её матушка оказалась на месте — цедила недавно надоенное молоко. Когда через калитку, ведущую с огорода на неширокое подворье её скромного дома, проникли два окровавленных мальчугана, она всплеснула руками и принялась за них умело и напористо. Посадила на лавку, взглянула на то, что было прикрыто закатанными подолами рубах, и уложила обоих на левый бок, велев не шевелиться.

Вернувшуюся с выгона Наталью тоже запрягла. Кипятили воду и нитки, омывали раны, присыпали их чем-то и даже немного зашивали.

— Как это вы умудрились одинаково пораниться? Причём оба — словно на вилы навозные наскочили, да ещё и так, что как нанизались, так тут же и дёрнулись в сторону, разорвав кожу над рёбрами? — Милена частенько врачует окрестных жителей и умело заговаривает зубы страждущим. Так что парням пришлось, вместо того, чтобы стонать и вскрикивать, придумывать, как бы не сказать правды. Они вообще-то терпели, побелев от боли, время от времени выпуская из глаза скупую слезу. Или не скупую. Когда тебя шьют, это очень сильно чувствуется. Федотка изредка шмыгал носом, да и Гриц страдал не на шутку.

Раны оказались неопасными, но болезненными. Оба клинка прошли поверх рёбер, образовав продолжительное отверстие, а потом, когда дуэлянты отпустили рукоятки рапир, те, падая вниз, прорвали кожу по всей длине раневого канала. Тяжелые всё-таки «инструменты» выбрали оба «бойца».

Парнишки пытались сочинять про острый сук, торчащий из травы, или из кустов, или из листвы дерева неожиданно выставившийся, а они в тумане не заметили. Потом, когда раны были перевязаны, а Наталка побежала на речку отстирывать рубахи, её матушка от всей души отстегала ореховым прутом сначала Федотку, а потом и Гришутку.

— Врать нехорошо, — твердила женщина. — А уж тыкать друг в друга острыми железками — совсем плохо.

Гриц с тревогой поглядывал на товарища по несчастью. Ведь явно дворянский отпрыск — ну не владеют дети черни искусством боя на рапирах. А принимать побои от крестьянки благородному человеку невместно. Но парень и не думал, ни протестовать, ни угрожать расправой. Странный он. Или умный? Понимает, что порка — пустяки по сравнению с родительским гневом, и ради сохранения в тайне утреннего поступка готов терпеть побои, чувствительные, кстати.

Потом сохли рубахи, мать управлялась по хозяйству, а дочь готовила обед. Раненые на лавке молча страдали от боли — сидеть после порки оказалось почти не больно. Наконец прорехи заштопаны ловкими руками Наташки, и, учтиво поклонившись и хозяйке и её помощнице, мальчишки отправились к месту сражения. Отмыли от крови рапиры, смерили друг друга недовольными взглядами, и разошлись. Им решительно нечего было друг другу сказать. И обоим предстояло возвращение домой пред очи родительские или челяди, что тоже чревато разоблачением. Повязки, конечно, скрыты под рубахами, но… ох, что-то будет.

В заднюю пристройку к конюшне проник беспрепятственно. Дырка в заборе действует надёжно.