Человек за стойкой поднял густые седые брови. Кажется, он одобрял выбор священника.

— Что это такое?

— Оно сделано из самого старого винограда в Италии. Древние греки привозили его из Фессалии задолго до Рождества Христова. Если не ошибаюсь, сейчас к востоку от Неаполя находится около сотни виноградников, где производят это вино. Когда вы пьете «Греко», то ощущаете то же, что и Вергилий, когда писал «Энеиду». Если поедете в Помпеи, что вам непременно надо сделать, то увидите надписи на фресках, которым уже две тысячи лет. Там написано что-то в этом роде: «Ты действительно холоден, Битис, и превратился в лед, если даже греческое вино не может согреть тебя».

Моника раздумывала над этими словами, наблюдая за барменом. Тот сам налил бокал белого вина, в сторону которого священник лишь указал своим длинным пальцем.

— Кто такой этот Битис?

Ирландец пожал плечами:

— Любовник. Кто же еще? Он пренебрег своими обязанностями, несмотря на выпитое вино. А может быть, и благодаря ему. Помните «Макбета»? «Вино вызывает раскраску носа, сон и мочу. Похоть, сударь, оно вызывает и отзывает. Вызывает желание, но устраняет исполнение. Поэтому сильный хмель, можно сказать, двуличничает с похотью: он ее создаст и уничтожит; распалит и потушит; раззадорит и обескуражит; придаст ей стойкости да и отнимет стойкость; в конце концов своим двуличием он ее усыпляет и, назвав ее обманщицей, укладывает спать и покидает».

Внезапно он бросил мутный взгляд сожаления в сторону дверей.

— Видите ли, я потратил лучшие юношеские годы в театре аббатства. Зато теперь у меня на любой случай готова цитата.

Он вдруг приблизился к Монике и прошептал ей на ухо:

— Гамлет и предзнаменования зловещих перемен. «В высоком Риме, городе побед, в дни перед тем, как пал могучий Юлий, покинув гробы, в саванах, вдоль улиц визжали и гнусили мертвецы».

Играл он довольно любительски. Моника не смогла удержаться от смеха. Вино — чистое, сухое и совсем непохожее на то, что она когда-либо пробовала, — помогало ей.

— Вы начитанный человек.

— Да не очень. Я обыкновенный священник, который когда-то располагал свободным временем, — ответил он. — Простой парень. Спросите благочестивых сестер в Орвието. Бог знает, когда мы опять свидимся. Откровенно говоря, меня очень волнует пребывание в большом мире. Весь день я провел на вокзале, пытаясь сесть в поезд. А потом пошел обивать пороги дешевых гостиниц. После чего, — он поднял свой бокал, — во мне возобладал ирландец.

Моника Сойер с удивлением обнаружила, что уже допила вино. Доза в любом случае была мизерной. «Греко» оказалось отличным напитком: терпким, необычным, непредсказуемым. Она хотела еще. И плюс ко всему проголодалась.

— Что это? — спросила она, показывая на шарообразный сосуд в руках священника, на дне которого все еще плескался красный напиток. Он осторожно потягивал его во время разговора, как будто не мог заказать себе другую выпивку. — Почему он такой огромный?

Питер на мгновение закрыл глаза, и на его лице появилось выражение блаженства.

— «Амароне». Небольшое удовольствие, которое я позволяю себе, приезжая в Рим. Мы пьем этот напиток дома…

Он сморщил нос и умолк.

— А из чего вы пьете?

Священник встряхнул красную жидкость на дне и поднес сосуд к ее лицу. Моника приняла его, случайно коснувшись теплых пальцев священника, сунула в странный сосуд нос и была поражена великолепным насыщенным запахом, ударившим в голову. Он напомнил ей ощущение от цветистой прозы, которую Моника читала в журнале «Декантер»: внезапное дуновение теплого пахучего летнего ветерка, идущего со Средиземного моря, проносящегося над зарослями сухого дикого чабреца.