— У вас большой дом, Майа?

— У меня квартира в Парнассусе. От медицинского центра. Совсем недалеко отсюда.

— Большая квартира?

Миа помедлила:

— Вы хотели бы у меня переночевать, вы это хотите сказать?

— А можно? Вы меня пустите? Только на одну ночь. Я буду спать на полу. Я к этому привыкла. Знаете, я не хочу останавливаться там, где Грифф может меня сегодня найти. Мне нужно подумать, как жить дальше. Ну пожалуйста, скажите, что вы согласны, помогите мне.

Миа стала думать. Она могла представить себе массу нежелательных последствий, но эти мрачные перспективы почему-то ее не остановили. У нее возник такой внезапный и тесный контакт с девушкой, что она почти суеверно испугалась. Она отнюдь не была уверена в том, что ей понравилась Бретт, и уж тем более не желала вспоминать себя девятнадцатилетнюю. Но все же: девятнадцать лет! Ей было неприятно отказать Бретт.

— Вы голодны, Бретт?

— Да, я бы с удовольствием поела. — Бретт неожиданно повеселела.

Хозяйка дома направилась в кухню и занялась готовкой. По натуре Миа вовсе не была чистюлей, но, когда ей перевалило за семьдесят, привычная неаккуратность осталась в прошлом. Она словно переросла хаос, подобно тому как ребенок теряет молочные зубы. После этого Миа всегда мыла посуду, убирала свою постель и клала на место вещи. Так было проще жить, теперь все делалось быстрее и приобретало смысл. Она больше не ощущала свободы, расслабленности или спонтанности от расхлябанности и беспорядка.

Ей понадобилось прожить семьдесят лет, чтобы научиться как следует убирать за собой, и, когда она усвоила этот урок, отступать назад было бессмысленно. Она не знала, как рассказать об этом Бретт. Глубина изменений ее личности никогда не покажется естественной девятнадцатилетней девушке. Проще будет ограничиться полуправдой.

— Ко мне приходит женщина из службы социальной помощи два раза в неделю.

— Черт возьми, это должно быть неприятно. — Бретт пригляделась к листку бумаги в рамке. — А что это такое?

— Часть моей бумажной коллекции. Конверт от компьютерной игры двадцатого века.

— Что, эта огромная серебряная штука с зубьями, мускулами и всякими военными машинами?

Миа кивнула.

— Это был особый тип виртуальности, плоский и замедленный. Он помещался в коробке из плексигласа.

— Зачем вы коллекционируете такую муру?

— Мне просто нравится.

Бретт скептически отнеслась к ее увлечению. Миа улыбнулась:

— Мне нравится! Мне нравится, что все эти вещи когда-то считались высокотехнологичными, с ультрасовременным дизайном, а на самом деле были грубы и убоги. Именно этим они меня и привлекают. Сконструировать их и выпустить на рынок стоило больших затрат, потому что на людей производило впечатление, когда вы тратили уйму денег. Но они действительно выглядят несуразными. У этой игры были тысячи копий, но сейчас они забыты. Они мне нравятся, потому что немногие интересуются старомодным хламом, а вот я им интересуюсь. Когда я смотрю на эту картинку и думаю о ней — откуда она появилась и что значит, — то всегда чувствую себя самой собой.

— А стоит ли она таких денег? Такая уродливая.

— Крышка от коробки может дорого стоить, если в коробке сохранилась сама игра. Еще живы люди, игравшие в раннем детстве в такие игры, хотя их, конечно, немного. Некоторые из них страстные коллекционеры, у них есть старинные компьютеры, диски, картриджи, катодные трубки и прочее. Все они знакомы через Сеть и продают друг другу копии игр, по-прежнему в коробках.