Вокруг князя стало тихо, шумело лишь дальнее застолье. А здесь даже жевать перестали. Смотрели то на Блуда, опоганившего праздник, то на князя, глядевшего предгрозовой тучей.

— Анастас, — тихо молвил Владимир.

— Я здесь, князь, — поднялся милостник.

— Завтра же вели найти волхва этого и за богохульство вырви ему язык. Слышишь?

— Слышу, Владимир Святославич, исполню, как велишь.

Приказ отдан, приказ принят к исполнению, можно бы и дальше веселиться. Но не идет веселье, умолкли гусли, погас смех.

И какой после такого праздник?

Владимир Святославич встал из-за стола. Это был знак к окончанию пира.

Воевода Волчий Хвост, вздохнув, сказал громко:

— Будь моя воля, я бы допрежь Блуду язык окоротил.

— А что? — взвизгнул Блуд. — Я неправду сказал? Да?

Но никто ему не ответил. Все стали расходиться от праздничного стола.

Ох уж этот Блуд со своей правдой, принесла его нелегкая. Не зря в народе молвится — ложка дегтя испортит бочку меда.

Единоборство

Дозоры от Трубежа прискакали с тревожной вестью: «Идут из Засулья печенеги!»

Владимир Святославич приказал трубачам играть большой поход. Со всех улиц Киева устремились ко дворцу жители и дружинники, кто на коне, кто пеший. Пешими был в основном простой люд, но всяк со своим оружием: кто с мечом, кто с копьем, кто с палицей, а кто с рогатиной, с которой на медведя хаживали. В большой поход полагалось выступать всем, кто мог держать оружие в руках. Бывало, что на рать уходили из семьи все мужчины — отец с сыновьями, — оставляя дома одних женщин.

Князь немедленно выступил со своей конной дружиной, вместе с ним подались и воеводы Волчий Хвост и Жидьберн со своими дружинами и тоже на конях.

Пешими ратниками командовал тысяцкий Путята, сам ехавший верхом на коне.

Когда дружины Владимира подъехали к реке Трубеж, с другой стороны уже подступили печенеги. Противники стояли на разных берегах, и никто не решался переправляться через реку. Каждый надеялся, что во время переправы перебьет в реке половину неприятелей стрелами и копьями, а остальных сбросит в воду на подъеме из реки. Потому и кричали через реку друг другу, подзадоривая и дразня:

— Ну что встали? Испугались?

— Чего, нам пугаться? Идите сюда, мы вам покажем свой страх!

С обеих сторон летели стрелы, которые, впрочем, не наносили особого вреда никому. Разве когда попадали зазевавшемуся в лицо или руку, да и то обычно на излете.

Так до ночи никто и не перешел реку, а потом зажглись костры на обоих берегах, приспела пора готовить походный ужин. У реки остались только сторожа — и с той, и с другой стороны — предупредить своих, если вдруг супротивник вздумает переправляться ночью. Эти тоже не давали спуску друг другу, чтоб не уснуть, срамословили. Русские обзывали печенегов: «Печенег — свиное рыло!» И было им смешно. Печенеги не оставались в долгу: «Рус — битый зад!» И тоже хохотали. Русские дивились такому ругательству, ничего смешного, а тем более обидного в нем не находя. Другое дело «свиное рыло» — это смешно. Однако у печенегов «битый зад» были самые оскорбительные слова, особенно для мужчин. Поскольку все они почти с колыбели садились на коней и никогда с них не слезали, разве что поспать. А зад на коне мог сбить только неумеха. Это считалось позором. С кем же, как не с русским, могло такое случиться.

На следующий день рано утром к реке с печенежской стороны подъехал сам хан в сопровождении своих старшин, и один из его провожатых, наиболее голосистый, крикнул русским:

— Эй, русские, зовите своего князя, с ним хочет говорить князь Темир.