— Сказано — нет, значит — нет.

И тут мальчишка разинул было рот.

— А наш тятя…

Но это только и успел вякнуть, мать прямо через стол мучной рукой треснула его по щеке. Звонко, смачно.

Мальчишка заревел. И Прокл понял, что бывает дома Могута. Бывает. Именно об этом хотел похвастаться ребенок и не успел.

«Если б муж дома не бывал, небось, не стряпала бы, а где-либо милостыню на Торгу клянчила. Да и стряпает наверняка для него, разлюбезного своего разбойничка», — так подумал Прокл и вслух сказал:

— Ну что ж, ежели увидишь мужа, скажи, он мне во как нужен.

С тем подошел к столу, положил гривну серебряную возле дежи:

— Бывай. Я наведаюсь после.

Когда наведается, не сказал, пусть баба гадает. Но сам едва сутки выдержал. Прокл прямо нутром чуял, как все дальше и дальше уплывает этот проклятый Спира, и, если еще пройдет дня три или неделя, догнать его уже будет невозможно.

А поэтому уже на следующий день появился он опять на пороге разбойничьей клети. На этот раз баба сидела на лавке и пряла пряжу, в избе пахло печеным хлебам и вениками.

— Ну? Ты видела мужа?

Баба молчала, знай крутила веретено.

— Оглохла, что ли? — начал сердиться Прокл. — Тебя спрашивают, видела Могуту?

И в тот же миг сильные огромные лапищи схватили Прокла сзади, насунули ему на глаза его шапку и, зажав рот, куда-то потащили.

«Могута, — догадался Прокл, вспотев от страха. — Куда он меня? Неужто убивать? Господи! Сдались мне эта чертовы паволоки».

По тому, как дохнуло теплом и паром, Прокл догадался, что его втащили в баню. Там, усадив на скользкую лавку, сняли шапку, открыли ему глаз, но все равно ничего не было видно. Присутствие Могут угадывалось по его дыханию.

«Значит, парился разбойничек, — догадался бедный Прокл. — Вот откуда запах веников в избе. Ах, баба окаянная, перехитрила меня».

— Ну? — спросил из темноты густой бас. — Зачем я тебе спонадобился, прихвостень княжий? Лазутничаешь?

— Да не лазутничаю я, Могута.

— А чего к бабе прилип?

— Да ты мне во как нужен.

— Ну, говори — зачем?

Прокл рассказал об уплывших в Новгород паволоках, умолчав, конечно, для чего они ему понадобились. Но Могута спросил:

— Зачем они тебе?

— Не мне, — замялся Прокл, — великому князю спонадобились для чего-то.

— Мы с великим князем неприятели. Я ему Перуна вовек не прощу. Не хватало, чтоб я еще ему и паволоки добывал. Пусть покупает.

— Он мне повелел купить, а я бы рад, да нигде багряных нет. Из Царьграда, сказывают, их вывозить запрещено.

— Вот что, Кривой, ступай к своему князю. Обойдется и без багряных паволок.

В бане стало тихо, лишь где-то с полка редко падали капли.

Прокл грустно вздохнул:

— Эх, видать, придется мне последнего глаза лишиться.

— Что так-то?

— Думаешь, великий князь спустит мне неисполнение?

— Да, крутенек твой хозяин, чего там.

— Послушай, Могута, ну ради меня, моего единственного глаза ради, сотвори доброе дело. Я хорошо заплачу.

— Сколько?

— Сколь скажешь.

— Десять золотых.

— Хорошо. Договорились, — обрадовался Прокл столь разумной цене, купец заломил бы во много более. А разбойничек ничего, не жадный.

— Так, значит, говоришь, на корме под настилом?

— Да, да. Только их, боле ничего не надо.