Монах торопливо вылил остатки вина в свою кружку, послал слугу за другим кувшином.
Горвель заметил, сказал с наигранным весельем:
- Благодаря караванному пути, у меня собрались вина хиосские, мазандаранские, лисские, дарковерские, есть даже из Зурбагана. Раз я назначен
сторожевым псом, то лучше им быть на богатом базаре, чем в нищем селе!
Далеко заполночь жена Горвеля, леди Ровега, покинула пирующих. Вскоре появилась служанка, наклонилась над ухом Чачар, намекнула шепотом, что
приличной женщине нельзя оставаться среди пьяных мужчин - шуточки пошли грубые, откровенные, а песни орут вовсе скабрезные.
Чачар поднялась с великой неохотой, но не скажешь же, что наслышалась и не такого, а мужское общество предпочитает любому другому, женщин не
любит, как и они не любят ее, боятся и обижают! Служанка отвела ее в огромные покои - комнату сына Горвеля - Роланда, Одоакра или Теодориха -
имя пока что оставалось тройное. Горвель еще не решил, как назовет будущего первенца, но начисто отметал намеки жены, что якобы звезды
предвещают о рождении девочки.
Чачар долго вертелась в роскошной постели, зал был чересчур огромен, она чувствовала себя на кровати будто выставленной на середину городской
площади, сон не шел, а под ложем что-то скреблось, шуршало. Чачар боялась спустить ноги на пол, укрывалась с головой, подгребала одеяло, однако
ночь и без того душная, жаркая, и, обливаясь потом, Чачар наконец встала в постели во весь рост, осмотрелась, прыгнула на пол, стараясь
отскочить от ложа как можно дальше.
Единственный светильник горел слабо, освещая серые квадраты камня, дальше все тонуло в кромешной тьме. Чачар удлинила фитиль, масло вспыхнуло
ярче и ее глаза вспыхнули: на стене рядом блестело в деревянной оправе зеркало. Не отполированная бронзовая пластинка, как в ее старом доме, а
настоящее, яркое, где она увидела себя по-настоящему!
По сторонам зеркала висели обнаженные кинжалы, на одном сидел огромный паук с белесым пузом, глаза в желтом свете странно поблескивали. Чачар
опасливо отодвинулась, но не настолько, чтобы не видеть себя в зеркале. Покрутилась, поиграла бровями, изогнула тонкий стан. Снизу донеслось
пьяное пение, рев грубых мужских голосов, и Чачар увидела в отражении, как ее щеки радостно вспыхнули, глаза заблестели, а грудь стала выше, под
тонкой рубашкой торчали твердые кончики. Она лучше чувствовала себя среди мужчин, в женском обществе угасала, как бабочка, с крыльев которой
грубо стерли пыльцу.
Поколебавшись, она оглянулась на темную постель, где одной спать одиноко и страшно: того и гляди из-под ложа протянется черная волосатая
рука, схватит, - толкнула дверь, нерешительно вышла в темный коридор.
Далеко впереди показался движущийся свет, она заспешила навстречу, увидела освещенное красное одутловатое лицо, часть войлочного доспеха с
нашитыми железными пластинами. Воин равнодушно окинул ее взглядом, от него разило вином, кивнул на лестницу:
- В большом зале еще пируют!.. Проголодалась, иди вниз, там на кухне нужна помощь. Заодно налопаешься.
- Спасибо, сэр рыцарь, - поблагодарила Чачар, и старый воин, польщенный женской лестью, выпятил грудь, понес факел гордо, словно копье
рыцарь, въезжающий на королевский турнир.
Чачар подошла к большому залу, осторожно заглянула в приоткрытую дверь. Пир шел горой, но деревянные кресла опустели, как и лавка, на которой
прежде сидели жена Горвеля и молодой человек с бледным лицом. Монаха она обнаружила за другим столом, духовник ел и пил за троих, орал
непристойные песни, даже пытался плясать, ронял кубки и медные чаши. |