– Хорошо, – заметил я. – Иначе было бы слишком уж глупо.

Он обмяк в моих руках, а я опять подтолкнул его, и мы благополучно спустились по оставшимся ступеням. Там, где мне на рукав пальто попадали капли его крови и пота, образовалось влажное и ржавое пятно.

– Ты испортил мне пальто, Джон.

Он покосился на мой рукав:

– Можно замыть.

– Но это кровь, Джон. Кровь на чисто шерстяной ткани!

– Ну, тогда в хорошую чистку отдать.

– Надо будет попробовать, – сказал я, – потому что если не сойдет, то у меня теперь есть твой бумажник. В том смысле, что я знаю адрес, где тебя отыскать. Вот и смекни, прикинь, что к чему.

Мы остановились возле двери, ведущей в вестибюль.

– Смекаешь, Джон?

– Угу.

– Там будет кто‑нибудь за дверью?

– Не знаю. Может быть, копы.

– С копами у меня проблем не возникнет, – сказал я. – Ничего не имею против ареста прямо сейчас. Понял?

– Наверно.

– Тревожат меня не копы, а не поджидает ли меня на Бикон‑стрит непосредственно за дверью компания чудовищ вроде Мэнни и не будет ли у них стволов больше, чем у меня.

– Ну а я тут при чем? – вызверился он. – Почем мне знать, кто там за дверью? А если кто и есть, все равно первую пулю схлопочу я.

Рукояткой пистолета я похлопал его по подбородку:

– И вторую тоже, Джон. Помни это.

– Кто ты такой, черт тебя возьми?

– Я пуганый‑перепуганый малый с пятнадцатизарядной пушкой, вот кто я такой. А вот чем вы тут занимаетесь? Шаманите?

– Дело дохлое, – сказал он. – Можешь меня расстрелять, все равно ничего от меня не узнаешь!

– Дезире Стоун, – сказал я. – Ты с ней знаком, Джон?

– Хоть убей, ничего не скажу.

Притиснувшись к нему совсем близко, я взглянул на его профиль, на блуждающий в глазнице левый глаз.

– Где она? – спросил я.

– Не понимаю, о чем это ты.

У меня не было времени выспрашивать или выбивать из него ответ. Но в моем распоряжении был его бумажник, что могло бы обеспечить когда‑нибудь в будущем наш с Джоном второй тур.

– Ну, будем надеяться, что мы еще покоптим небо и получим возможность поговорить, Джон, – сказал я, выталкивая его в вестибюль перед собой.

7

Дверь парадного входа «Утешения в скорби, инкорпорейтед» была из черного дерева и не имела в центре даже крошечного глазка. Справа от двери шла кирпичная стена, слева располагалась стеклянная панель – два небольших зеленых прямоугольника. Стекло было толстым и запотело от соприкосновения холода и ветра снаружи с теплом внутри. Толчком бросив Джона Бирна на колени перед стеклянной панелью, я протер ее рукавом. Помогло не слишком – казалось, что, сидя в сауне, глядишь через слоев десять полиэтилена. Бикон‑стрит простиралась передо мной как на полотне импрессиониста – туманные силуэты двигались в жидкой, текучей мгле, а белые уличные огни и желтые газовые фонари придавали освещению оттенок еще более зловещий, как на передержанном снимке. Через улицу виднелись купы деревьев Паблик‑Гарден. Неясные, нечеткие, они сливались в туманные облака, и было трудно понять, действительно ли я вижу что‑то или мне это только кажется, но среди деревьев мелькали какие‑то синеватые огоньки. Сказать, что происходит снаружи, не представлялось возможным, но и оставаться дольше внутри я не мог – доносившиеся из бальной залы голоса стали громче, в любую минуту кто‑нибудь мог рискнуть открыть дверь на лестницу.