Я потянулся к ее руке, но она, покачав головой, положила руку на колени.

– Я читал все газетные репортажи, – продолжал он. – Даже в этой кошмарной «Уголовной правде». Вы вдвоем вступили в схватку со злом. И победили.

– Невольно, – сказал я и откашлялся. – Можете мне поверить.

– Возможно, – отозвался он, скрестив тяжелый взгляд своих зеленых глаз с моим. – Возможно, вы двое сделали это невольно. Но подумать только, сколько потенциальных жертв вы спасли от этих чудовищ.

– Мистер Стоун, – проговорила Энджи, – при всем моем к вам уважении должна просить не говорить с нами об этом.

– Почему же?

Она вздернула подбородок.

– Потому что вы ничегошеньки не знаете, вот и говорите глупости.

Легонько погладив набалдашник своей трости, он наклонился, другой рукой коснувшись колена:

– Вы правы. Простите меня.

И вдруг она улыбнулась ему улыбкой, какой я не видел на ее лице со дня смерти Фила, такой улыбки она с тех пор не дарила никому. Улыбнулась так, будто были они с Тревором Стоуном старыми друзьями, жившими где‑то, куда не достигает ни свет, ни людская доброта.

* * *

– Я одинока, – за месяц до того сказала мне Энджи.

– Неправда.

Она лежала на пружинном матрасе с покрывалом, который мы разложили в моей гостиной. Собственная ее постель, как и вообще почти все ее вещи, оставалась у нее дома на Хоуис‑стрит, потому что она все еще не решалась войти туда, где стрелял в нее Джерри Глинн и где истекал кровью на полу в кухне Эвандро Арухо.

– Неправда, ты не одинока, – повторил я, и руки мои обхватили Энджи, обняв ее со спины.

– Нет, я одинока. И никакие твои объятия, никакая твоя любовь не в силах этого теперь изменить.

* * *

– Мистер Стоун, – проговорила Энджи.

– Тревор.

– Мистер Стоун, – повторила она. – Я сочувствую вашему горю, от всей души сочувствую. Но вы нас похитили. Вы...

– Мое горе тут ни при чем, – сказал Стоун. – Нет, нет. Проблема вовсе не в этом.

– Так в чем же? – спросил я.

– В моей дочери Дезире.

Дезире.

Он произнес это имя благоговейно, как молитву.

* * *

Ярко освещенный кабинет его оказался храмом, возведенным в ее честь.

Там, где раньше я видел только мрак и тени, обнаружились фотографии и рисованные портреты женщины, запечатлевшие ее чуть ли не во все этапы жизни – начиная с младенческого возраста и до окончания школы: начальная школа, ежегодные снимки ее в старших классах, по окончании колледжа. Неумело снятые стареньким «поляроидом», но вставленные в новехонькие, красного дерева рамки. А вот случайный снимок: она и, судя по всему, ее мать на барбекю, стоят возле газового гриля на лужайке во дворе, в руках бумажные тарелки, в камеру обе не смотрят. Выхваченный наугад кадр, расплывшееся по краям изображение, фото, снятое без учета того, что откуда‑то слева падал солнечный свет и блики его затемняли объектив аппарата. Такие карточки, не вставленные в альбом, обычно теряются, однако в кабинете Стоуна снимком этим явно дорожили – он был в посеребренной рамке на изящной подставке слоновой кости.

Дезире Стоун отличалась изумительной красотой. Ее мать, как можно было судить по нескольким фото, была, по‑видимому, латинских кровей, и дочь унаследовала материнские густые волосы цвета меда, изящную форму нижней челюсти и шеи, точеность черт, тонкий нос и цвет лица, словно всегда озаренного светом закатного солнца.