Нет, о таком просто не напишешь. И не найдешь подходящих слов. Тогда написать, может быть, о Тимке и Мурке, которые сразу же, с первого дня, по-хозяйски обосновались в его доме?

Или о том, как Вася сказал, увидев фонарь на столбе:

— Хорошо, когда всегда зеленый…

Или о том, как вечером, когда он увидел на столе учебники и тетради Васи, у него вдруг так сильно и остро защемило сердце, что на мгновение он даже задохся.

— Что с вами? — удивленно спросил Вася.

— Ничего, — ответил капитан и попытался улыбнуться.

Он не сказал, что вспомнил Ардика. Ардик тоже, как Вася, сидел, бывало, за столом, на котором были разбросаны его тетради и учебники…

А Вася заметил озабоченно:

— Мне надо за лето три письменных работы сделать. У меня по русскому тройка с натяжкой.

Он сидел и прилежно писал, потом внезапно опустил голову на руки и расплакался.

Капитан испугался:

— Что ты, Вася, что с тобой?

Вася поднял к нему залитое слезами лицо:

— Дед у меня все мои диктанты проверял. Бывало, поглядит, скажет: «Три ошибки, какие не скажу, сам ищи!»

— Да, — сказал капитан, сопя от жалости, — вот ведь какое дело…

Ночью, когда дом затих, капитан подошел к Васиной постели.

Вася спал, выпростав руку поверх одеяла. В ногах у него лежали Тимка и Мурка, а голубь сидел на подоконнике, заводя розовые бессонные глаза.

Капитан долго смотрел на Васю, потом вышел на улицу, зажег зеленый фонарь. Вася сказал давеча: «Пусть всегда будет зеленый».

Как же написать обо всем этом?

Он вздыхал, то садился за стол, то снова вставал, шагал по комнате. Потом присел, написал внизу страницы:

«12 июня 1961 года».

В этот день Вася переехал к нему.

9

В конце лета капитан отправился в школу и записал Васю в шестой класс.

— Ваш сын? — удивленно переспросила его секретарша, недавно появившаяся в городе полная, молодящаяся дама с высокой прической, немного смахивавшая на морского конька.

— Да, — ответил капитан, раздув ноздри, — мой сын.

— У вас же разные фамилии.

— И так бывает, — сказал капитан.

Морской конек пожал плечиками, однако записал:

«Василий Костомаров, сын А. Д. Алексича, зачисляется в шестой класс».

Незадолго до первого сентября капитана вызвали в школу на родительское собрание.

Он вошел в класс, самый обычный, не слишком просторный, с большой черной доской на стене, скромненько уселся в самом углу.

Парта была неудобной для него, узкой и тесной, словно оковы. Капитан и шевельнуться не смел, ибо она немилосердно скрипела, как телега, при каждом его движении. Кругом за партами сидели взрослые мужчины и женщины, и все они покорно глядели на молоденькую темноволосую учительницу — классную руководительницу шестого класса.

Учительница говорила громким, хорошо натренированным голосом, держалась солидно, не по возрасту, и, видимо, привыкла, чтобы ее слушали.

— В этом году наши учащиеся начинают сочетать учебу с производственной практикой, — сказала она. — Понятно?

— Понятно, — нестройно и робко отвечали родители.

А она, обведя их взглядом, продолжала говорить о том, что такое производственная практика, какое она имеет значение в деле политехнического воспитания учащихся и какие цели преследует.

Говорила она долго, поучительным тоном, должно быть воодушевленная необычной тишиной, царившей в классе.

Родители сидели очень тихо, не в пример своим детям, ловили каждое слово учительницы, и, может быть, самым внимательным слушателем был капитан Алексич.