Говорила она долго, поучительным тоном, должно быть воодушевленная необычной тишиной, царившей в классе.

Родители сидели очень тихо, не в пример своим детям, ловили каждое слово учительницы, и, может быть, самым внимательным слушателем был капитан Алексич. Самым внимательным и самым гордым.

Да, он гордился Васей. Это его Вася будет сидеть в этом классе, учиться уму-разуму у этой строгой, несмотря на молодость, очевидно, знающей учительницы, писать задачи, сочинения, диктанты, ходить на завод, изучать станки и машины.

И капитан будет покупать для него новые учебники, тетради, атлас с картами, чертежную доску. А потом, дальше — и готовальню, и логарифмическую линейку, и толстые листы ватмана, и всякие умные книги по физике, химии, математике…

«Он будет ученым, — растроганно думал капитан, — или артистом. Или инженером. Кем захочет — тем и будет. Я ему ни в чем перечить не стану».

Учительница кончила говорить, спросила громко:

— Все понятно?

— Все, — рявкнул капитан, давно уже не слушавший ее. — Все понятно.

Учительница улыбнулась, и все родители улыбнулись и посмотрели на капитана.

— Держись, Вася, — сказал капитан, придя домой. — У тебя такая классная руководительница будет, что ой-ой-ой!

Вася не понял, что хотел сказать капитан, и на всякий случай ответил:

— Подумаешь, мне-то что?

Потом свистнул Тимке и вместе с ним убежал на Москву-реку купаться.

А капитан походил по комнате, прибирая за Васей, — повсюду валялись рогатки, куски цветного стекла, Железные болты, обрывки веревок: Вася, словно Плюшкин, любил собирать все, что попадалось под руку. Потом подмел пол, быстро начистил картошку, поставил жарить вместе с печонкой на керосинку.

Подбежала Мурка, мяуча, блестя зелеными глазами.

— Так-то, брат Мурка, — строго сказал капитан, бросив ей кусочек печонки. — Вот оно — это самое, производственное обучение!

…Вася учился плохо. В дневнике его красовались сплошь одни двойки, и только изредка среди двоек спасительным маяком врезалась одинокая тройка.

Каждую неделю капитана вызывали в школу, и классная руководительница подолгу внушала ему, что ему надо бы тщательней следить за учебой сына, что она недовольна его сыном — мальчик рассеян, невнимателен, своенравен.

Капитан пыхтел, краснел, обливаясь потом, обещал «повлиять», «воздействовать», «исправить»…

Иногда он чувствовал, что его раздражает поучительный тон учительницы, — она и с ним держала себя, словно он был еще маленький, неразумный. Но он и виду не показывал. Шутка ли, ведь это может отразиться на мальчике, мальчик-то чем виноват?

Обычно, когда он возвращался из школы, Вася встречал его у калитки.

— Что, сильно драила? — сочувственным тоном спрашивал Вася, словно решительно ни в чем не был виноват, словно капитана вызывали совсем не из-за него.

— Порядком, — мрачно отвечал капитан.

— Идемте, дядя Данилыч, вы, наверно, кушать хотите, — говорил Вася. — Я картошки нажарил на всякий случай.

Васино лицо казалось невозмутимым, — должно быть, он и вправду не чувствовал за собой ровно никакой вины.

— Ладно, идем попробуем твоей картошки, — отвечал капитан, чувствуя, что не может и не будет на него сердиться.

— Вы любите картошку на сале? — спрашивал Вася. — Ведь правда любите?

— Люблю, — вздыхал капитан, мысленно честя себя «тряпкой», «дерьмом» и еще чем-либо похлеще.