— Я войду как ни в чем не бывало, — сказал старик капитану. — Будто я такой же, как все покупатели, подойду к прилавку, скажу: «Дай-ка мне, умница, колбасы двести граммов, ветчинки столько же, сырку со слезой».

Мысленно он уже видел, как хватает «умницу» за руку — ловит ее на месте преступления. Колбасы недовешено пять граммов, ветчина — одни обрезки, сыр сухой, как хлебная корка…

— Чудак ты, Петрович! — сказал капитан. — И чего ты во всех людях перво-наперво плохое видишь? А ты, напротив, поищи хорошее и найдешь.

— Так уж и найду, — усомнился Петрович.

— Найдешь, — уверенно ответил капитан. — Народ что ни день сознательней становится. Может быть, эта самая продавщица так тебе все отвесит — и захочешь, не придерешься.

— Может, и так, — согласился Петрович. Но согласился для виду, все равно про себя думал одно — не может такого быть, чтобы все работники прилавка были честные. Данилыч — идеалист, всегда себе человека присочинит, выдумает, а Петрович, он сызмальства знает жизнь на вкус и на ощупь.

— Как Антон Иваныч, приходит? — спросил он, желая перевести разговор.

— Два раза в неделю, — ответил капитан. — А в четвертой четверти думаю попросить его три раза приходить. Самое трудное время, не обойтись без трех раз.

— В копеечку влетит, — сказал Петрович.

— Как водится, — капитан равнодушно пожал плечами.

Он не притворялся, ему и в самом деле не было жаль денег. Нисколечко! Он знал, что многие считают его скупым. В действительности же капитан был просто неприхотлив, мало ел, никогда не пил, годами носил одну и ту же форменную куртку.

Все, что зарабатывал, он копил для сына.

Он начал копить, когда Ардик был еще жив. В те годы теплилась еще надежда, что встретится с сыном и пригодится ему, — если не он сам, то деньги. Пусть даже так.

Потом, когда сын умер, он продолжал копить по привычке. Все, что оставалось от зарплаты, премии, дополнительную оплату, — все клал на книжку.

И вот теперь он широкой рукой тратил деньги. Для Васи не было жаль ничего, все бы купил для него, все бы сделал, о чем он ни попроси.

Петрович мысленно усмехнулся — не узнать капитана! Швыряет деньги направо-налево и не думает ни о чем.

— Знаешь, — сказал он проникновенно — я когда моложе был, в Одессу ездил, помнишь, на одесский лиман? Там мне ревматизм лечили. С одной я там познакомился, бойкая такая бабенка была, глаза черные, а сама как молоко.

— Ну и что же? — спросил капитан, поглаживая по спине Мурку, уютно примостившуюся на коленях.

— Ничего. А ведь тоже все могло быть… — Петрович задумался, глядя поверх головы капитана в окно. — Все могло быть по-другому, — повторил он.

Он развел руками, покачал головой. Все мы люди, всем нам суждено ошибаться, — может быть, это и была самая его большая ошибка — испугался, уехал, ни слова ей не написал, а она, возможно, ждала, думала, он не такой, как все, надеялась, тянулась к нему. Не вышло…

Внезапно хлопнула дверь. Вбежала Катя.

Несмотря на мороз, худое лицо ее было бледно. Не здороваясь, она метнулась к капитану.

— Вчерашний день он у вас был, — сказала она, не то спрашивая, не то утверждая.

Капитан кивнул:

— Был. Ну и что с того?

Она приблизила к нему лицо, сухие губы ее дрожали.

— О чем говорил, скажи!

Капитан слегка отпрянул.

— Я не доносчик, — спокойно и веско сказал он.