А еще через тридцать ярдов из кустов вылетит другой ястреб и, вытянув желтые когтистые лапы, понесется прямо на кролика. В воздух поднимется невысокий столбик пыли. И вторая птица, взгромоздившись на добычу, расправит крылья, дожидаясь первую, уже снижающуюся, полакомиться.
Кемп, натянув поводья своего пони, развернул его и рысью пустил по невысокому склону к месту, где его поджидал Айра.
– Ты это видел? – спросил он, и Айра кивнул в ответ. – Блестящая засада! Хотя сама тактика известна испокон веков.
– Да, я знаю, – ответил Айра. – Апачи таким вот манером вырезали целые воинские колонны.
Айра и сам наполовину был индейцем племени пима, а имя свое он получил в честь солдата из их племени, водрузившего флаг над Иводзимой. Отец Айры был мексиканцем, и мать много рассказывала мальчику о нем, говорила, что он, мол, был славным парнем, и всегда улыбалась, вспоминая о нем.
Оба мужчины некоторое время понаблюдали за пиром ястребов над останками кролика. Айра улыбнулся.
– Тоже, видно, работают на «Дженерал моторе», – сказал он, каблуком отправляя своего пони дальше.
Когда они прискакали на двор. Генри Глинвуд стоял на террасе. Он не спеша пошел им навстречу, глядя только на Кемпа. Полуденное солнце отражалось в стеклах его темных очков. Кемп спрыгнул на землю, отбросив свои поводья Айре.
– Это началось, – сказал ему Глинвуд.
Как только они подошли к дому, из него вышла женщина. Она несла на подносе холодное пиво, и Кемп взял его, не глядя на женщину.
– Сколько времени в нашем распоряжении? – спросил он.
– Дней десять... Ну, пара недель.
– А этого хватит?
– О да! До той поры мы можем держаться в стороне.
– Разумеется. Так, для зондажа. Я полюбопытствовал – сделаны две-три заявки. Ничего серьезного.
– А как с реакцией?
– Ну... – Глинвуд слегка поджал губы. – Ты же знаешь: нас ведь выбрали не первыми...
– Но мы ими станем, – сказал Кемп и, когда они вошли в дом, добавил: – Десять дней. Никаких двух недель. Десять дней.
Полуобморочное состояние должно было на какое-то время поддержать ее. Чем-то это напоминало жизнь на грани сна, когда толком не понимаешь, то ли сон был реальностью, то ли реальность – сном, то ли они вовсе перемешались друг с другом...
Нина полуприкрыла глаза, томная и слегка раскрасневшаяся, словно она только что была с мужчиной. Полузатененные окна задерживали свет, пропуская лишь какие-то перламутровые отблески слепящего солнца.
А Нина плыла, плыла куда-то... Если бы кто-нибудь вошел в ту минуту в комнату, где она лежала, не способная ничему противиться, он мог бы прилечь рядышком с ней, погладить ее груди, как гладят по головке ребенка; мог бы расстегнуть пояс на ее брюках и стянуть их, как раздевают ребенка; мог бы приласкать ее, раздвинуть ей ноги, и его лицо возникло бы над ней, и жемчужные отблески из окон образовали бы нимб вокруг его головы...
«Нина... – Она слышала его шепот, этот голос из давнего сна. – Нина...»
– Группа «С-11» приведена в состояние боевой готовности, – сказал Кэлли, – хотя от нее не будет особого проку, пока мы не отыщем этого парня.
– Что еще? – спросил Латимер.
– Ввиду особой ситуации, мне добавили людей – главным образом для всякой бумажной работы и проверок. Надо ведь опросить десятки свидетелей, обходя дом за домом... Еще мы передаем по радио и телевидению обращения к населению, хотя на это я не возлагаю особых надежд. |