|
Главное - покой, вкрадчивый, врачующий покой посетил душу Николая Ивановича, и он с каким-то слезливым чувством повторял за отцом Ефимием: "Огради мя, Господи, силою честного и животворящего креста и сохрани нас от всякого зла". Молитвы были складны, легко запоминались, это тебе не вирши про Кремль, про Сталина и про партию - их он перечитал целый вагон и сам насоставлял - собрать, так толстый том получится. Молитвы, говорил отец Ефимий, сотворены с Божьей помощью святыми мучениками и отшельниками, не гонялись они за славой, не ставили имен под своими творениями. "И гонорару не требовали!" - подхватил сшибатель стихотворных рублишек по газетам и многотиражкам. Питались монахи постно, не изобильно: рыбкой, которую бреднем вытаскивали из озера, обрезаясь об шипучую и острую осоку. Тут поэт-стихотворец услышал редкостное по точности слово - "мудорез" - монахи-то бродили в осоке без штанов. Картошечка с постным маслом, свекла, морковка и много капусты. Монахи, и молодые, и старые, были все поджары, туго запоясаны по дамским талиям, не курили, не пили, разве что квас. Брюшко Николая Ивановича скоро опало, начал он втягиваться в тихую, трудом наполненную жизнь. Но однажды, когда причалил к Валааму теплоход с туристами, торопливо засобирался. - Семья у меня, дети. Так что спасибо за приют и ласку,- и, потупившись, признался отцу Ефимию: - Нет, отче, такая жизнь не для меня. Я уж, как и многие советские граждане, развращен, разбалован нищенской вольностью, привык мало работать и мало получать. Молитесь уж не за нас, за детей наших - может, хоть они спасутся от этой блудной и распаскудной жизни... На прощанье Николай Иванович поцеловал крест на груди и руку монаха. Отец Ефимий перекрестил его вослед. Всю дорогу держался Николай Иванович, не пил, крестился прежде, чем приняться за трапезу, дома заявил, что чуть было не сделался монахом, едва не остался на острове Валааме навсегда - служить Господу нашему. Он приобрел в Покровской церкви икону Святой Богоматери, напечатанную на бумаге, за десять рублей, крестился на нее перед обедом и отходя ко сну. Домашние ухмылялись, не верили в его святость. - Не срамотил бы, блядун и пьяница, молитвы-то, не гневил бы Господа - он и без того на нас, россейских, давно сердитый...- пеняла Женяра мужу. На что Николай Иванович, сторожась, отвечал: - Не веруешь - не надо! Другим же веровать и душу очищать не мешай! - и строго, видать, кому-то из монахов подражая, поджимал губы, седой щетиной обметанные, - бритва у него была электрическая, киргизского производства, она шибко шумела, но не брала волос под корень. Умерла теща, Анна Меркуловна. Ехали на далекую Вишеру долго, канительно, едва к выносу тела успели. |
