Работа была тяжелой, для подростка непосильной: мешки с цементом по семьдесят пять килограммов, ящики тоже тяжеленные — взвалишь на спину, ноги подкашиваются. Разгружать вагоны с древесными чурками для газогенераторных автомобилей тоже не мед. Помахаешь целый день вилами — вечером ни рук, ни ног не чувствуешь.

Во всяком деле нужна сноровка и, конечно, сила для такой работы. А откуда сила? В пятнадцать лет, да с баланды?

Работать приходилось, как всем, без скидок на возраст. Был в бригаде один Рыжий, в блатной кепочке. Советскую власть ненавидел. Все время шпынял Володю:

— Пацан? Ну и что же? А баланды жрет столько же, сколько и я… Пусть работает. Немцы научат всех работать…

Степан не выдержал. Были они тогда втроем в вагоне. Подошел к Рыжему вплотную, надвинул кепочку на глаза:

— А ну закрой хайло!.. Любишь немцев, люби!.. Люби молча! Понял?..

— Ты что? Ты что? Та хто их любит? Тоже сволочи!.. За людей нас не считают…

Рыжий поправил кепочку и улыбнулся жалко и злобно.

После этого случая Володя стал тянуться к Степану. Но никакой «мягкости» по отношению к себе он не чувствовал. Идут в колонне утром, спать хочется. Если идешь не с краю, можно немного вздремнуть. Ноги свое делают машинально: раз-два, раз-два… Слева от тебя плечо, справа — плечо, сзади на пятки наступают, впереди — спина или затылок, в зависимости от роста впереди идущего. Не потеряешься. Но, конечно, в дремоте иногда сбиваешься с шага, тыкаешься куда-то.

— Чего тычешься, как теля в цицку, — беззлобно бормочет Степан.

Идешь какое-то время в ногу, а потом снова…

К сорок третьему году из Барта на «Мариене» стали приходить на платформах с нервюрами деревянные, грубо сколоченные, неокрашенные гробы. Крематорий в Барте был слабосильным. Крематорий в Ростоке был мощным. Трупы из Барта приходили в Росток. «Транспортники» перегружали их на «бюссинг» — огромный грузовик с прицепом.

В крематории работала другая команда. Там трупы вынимали из гробов, сжигали, а «тара» — гробы — тем же путем на платформах по железной дороге возвращались в Барт, за новым «грузом».

На этой работе Володя проработал почти два месяца вместе со Степаном.

Когда Володя в первый раз взялся за гроб, ему стало не по себе.

— Не бойся, — сказал Степан. — Мертвых бояться не надо. Мертвые плохого не сделают…

Человек привыкает ко всему. Привык и Володя к этой работе: гробы были относительно легкими — сухое дерево, а внутри кости, обтянутые кожей.

Давно хотелось Володе рассказать Степану о себе, об отце, о дяде Пантелее, о Митьке, о Коле Бандуристове. Обо всех родных, кем он гордится, кто воевал, был на фронте.

«А Степан был на фронте?» Володя решился, спросил.

— Был.

— И как же?.. Как же вы очутились здесь? Попали в плен?

— Долгая история, хлопчик… Конечно, попал в плен… Был контужен, еще в июле сорок первого… Потом бежал. Пробрался на родину, в Донбасс, к жинке, к доне… А тут меня и сцапали во второй раз и сюда…

— Бежать надо, дядя Степан…

— Бежать?.. Это верно. Но бежать надо не на виселицу… Как те, трое… Присмотреться надо. А пока, Вовчик, будем бедовать… да работать так, чтобы немцам проку от этого мало было… Лангсам, лангсам…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В Лондоне Юрий Васильевич Топольков занимался прессой так же, как в свое время в Берлине.