Руки его работали автоматически. Самолет довольно ровно шел в небе в нужном направлении, и с земли никто бы не мог подумать, что летчик вел машину в бессознательном состоянии…

Постепенно силы восстанавливались…

На аэродроме Путивцев произвел посадку, как всегда, классически. Но из самолета выбрался с трудом.

С аэродрома домой его отвезли на машине.

— Что случилось, Пантюша, ты ранен? — забеспокоилась Анфиса, увидев мужа.

— Ничего, мать, не случилось… Стели постель… Смертельно хочу спать…

Проснулся Пантелей Афанасьевич уже вечером. В соседней комнате кто-то плакал. Кажется, Инна?

Пантелей Афанасьевич рывком поднялся и вышел к жене и дочери…

— Борю ранили, папка…

— Чего же ты плачешь? Ранили ведь только… Письмо от него?..

— От него, от него, — подавая конверт, поспешила Анфиса.

Пробежав глазами письмо, Пантелей Афанасьевич и в самом деле успокоился. Борис сам написал письмо. Сообщал, что лежит в госпитале в Вологде. Ранен в ногу…

— Ну вот видите, в ногу… Полежит, отдохнет, манной каши сладкой поест… Помню, как я в госпитале лежал. Тепло. Ты весь в чистом. Сестры в белоснежных халатах… Я бы сам сейчас в госпитале полежал, — утешал как мог Пантелей Афанасьевич домашних.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Гитлеровцы из Таганрога угнали на каторжные работы в Германию тысячи молодых людей. Получила повестку и Валентина Дудка. Ей надлежало явиться на биржу труда «для перерегистрации». За неявку грозил расстрел. Что за «перерегистрация», таганрожцы хорошо знали. Надо было прятаться, но где? В станице Винокосовской, где раньше жили дедушка и бабушка, никого из родственников не осталось. В Солодовке вот уже около двух лет с небольшими перерывами стоял фронт. Да и лучше ли в деревне? Город вон какой большой, а в деревне все друг друга наперечет знают. Нюра посоветовалась с Ксеней, и решили спрятать Валю у Осиповны — вдовы их брата Прокофия. Осиповна жила одна на Буяновской. Немцев у нее не было. Во дворе большой погреб. В погребе пусть и спрячется.

Надо было только сделать так, чтобы никто не увидел Валю, когда она придет к Осиповне. Лучше всего это сделать ночью, когда действует комендантский час и улицы пусты.

Конечно, была опасность натолкнуться на полицию, на патруль, но полицаи на Касперовке ходили ночью редко.

В погребе у Осиповны стояли пустые кадушки, в углу немного угля. Для картофеля давно еще сделали большой ящик-ларь. До войны доверху наполняли его на зиму. Теперь ларь пустовал. В нем лежали мешки, старая перина, старые одеяла. Там и устроили Вале лежанку. Если кто в погреб заглянет, можно в это тряпье зарыться.

У тетки в погребе Валя бывала и прежде. Еще когда дядя Проня был жив. Ей запомнилось, как хорошо здесь пахло дынями. Дядя Проня и Осиповна держали два огорода: один за Стахановским городком, другой возле Николаевского шоссе. Один огород они почти полностью засаживали бахчой, у них всегда было в погребе много дынь и арбузов.

Теперь в погребе пахло только плесенью. Когда входишь снаружи, в погребе даже кажется тепло. А посидишь там безвылазно, сыростью протягивает. Сырость и в горле, и в легких, во всем теле. Через неделю Валя не выдержала, потихоньку стала выбираться наружу, чтобы подышать свежим воздухом, погреться в теплом весеннем воздухе. Ночь Валя превратила в день, а день — в ночь. Днем спала, ночью бодрствовала. Первое время, когда она еще не применилась к новой жизни, пыталась спать ночью, ее нередко будили мыши: как поднимут писк, возню… Были такие нахальные, что и в ларь забирались. Валя боялась мышей с детства. И когда обнаружила в погребе такое соседство, запросилась у матери:

— Забери меня отсюда…

А куда заберешь?

Полицаи уже приходили к Нюре:

— Почему твоя дочка не явилась на перерегистрацию, где она, отвечай? — спросил старший.