В течение первых двух недель, казалось, не было ничего, ради чего стоило бы жить. Совсем ничего. Это было пугающе — осознавать, что жизнь настолько пуста и лишена всякого смысла. Вставать по утрам было незачем. Она была вынуждена делать это только для того, чтобы соблюсти приличия ради Гарриет и слуг. И, конечно, ее соседи и друзья начали наносить визиты, как только узнали, что она вернулась домой. На некоторые из этих визитов следовало ответить тем же.

Она была вынуждена продолжать жить, поскольку не была готова предпринять какие-либо активные шаги для ее завершения. Этого она точно делать не собиралась. Но она жила, совершая лишь самые необходимые действия. Она прекратила выезжать на прогулки, за исключением редких визитов и посещения церкви, когда она брала закрытый экипаж. Прохладная осенняя погода сменилась зимней стужей. Было слишком холодно, чтобы выезжать в открытом ландо или сидеть в кресле на террасе. Кроме того, у нее не было никакого желания прилагать усилия, чтобы потеплее одеться и просить Робина вынести ее наружу.

Она задавалась вопросом, будут ли опять приходить письма от Фредди с указаниями каждый день проводить некоторое время на свежем воздухе. Она полагала, что если бы они пришли, то она вновь повиновалась бы ему. Он все еще оставался ее мужем и всегда им будет до тех пор, пока один из них не умрет. Но писем не было.

Она прекратила делать упражнения. Это отнимало много времени и было хлопотно и болезненно. А кроме того, бесполезно. Она никогда не сможет ходить. Было бессмысленно даже пытаться сделать это. Она дни напролет проводила в доме, вышивая, читая, беседуя с Гарриет или случайными посетителями, а иногда ничего не делая вообще.

В течение двух недель она пыталась убедить себя в том, что ее жизнь не стала хуже, чем несколько месяцев назад, когда она была мисс Кларой Данфорд. Ее жизнь была в точности такой же, как и раньше. Может, унылой и скучной, но в то же время удобной и респектабельной. Тысячи бедных душ в Англии отдали бы свою правую руку, чтобы поменяться с ней местами. Если бы только она могла стереть из своей памяти последние несколько месяцев, с момента ее встречи с Фредди, тогда она была бы в состоянии подхватить нити своей старой жизни без какого-либо особого ущерба для себя.

Но, конечно же, жизнь была гораздо сложнее. Нельзя было просто вычеркнуть месяцы замужества из памяти или чувств. Также как невозможно было избавиться от мыслей о Фредди.

Однажды утром спустя две недели она взглянула в зеркало и увидела себя. По-настоящему. Она выглядела почти привычно, не считая короткой стрижки. Худощавое лицо, столь бледное, что оно казалось почти желтым. Большие задумчивые глаза. Она спросила себя, достаточно ли она ела в последнее время, и не смогла вспомнить.

— Я нормально ела? — спросила она у Гарриет за завтраком. Перед ней была тарелка, на которую дворецкий положил две сосиски и два тоста, и теперь она находила перспективу съесть все это весьма пугающей.

Гарриет бросила на нее странный взгляд.

— Плохо, — сказала она. — Как раньше.

— Когда я последний раз была на улице? — спросила Клара.

— Позавчера, — ответила Гарриет. — Когда мы были у Гафсов.

— В закрытой карете, — сказала Клара. — Когда я в последний раз была на открытом воздухе?

Гарриет задумалась.

— По-моему, еще в Лондоне, — сказала она.

День, когда она поехала в парк с Фредди. Целую вечность тому назад. Она посмотрела в окно. Серые, тяжелые облака. Деревья, сгибающиеся на ветру. Таков был зимний пейзаж. Картина холодной, сырой зимы, а не радостной морозной зимы из рождественских грез.

— Я сегодня днем полчаса покатаюсь в ландо, — сказала Клара. — Если хочешь, ты можешь остаться дома, Гарриет.