Потом она вдруг почувствовала холод — от тонкой нити, мурашками пробежавшей по ладони. Знакомое ощущение. Металл и царапина. Эмма вырвала руку и разжала пальцы. На ладони лежала ее золотая цепочка.

Она в растерянности смотрела на Эмилиано, не зная, что сказать.

Он провел пальцем по ее лицу. Остановил взгляд на ускользающем рисунке веснушек и попрощался.

— Он что, уходит? — удивилась Лючия.

Эмма молчала. Она была рядом — и далеко. Она осталась прикованной к руке Эмилиано.

— Эмма?! — с негодованием позвала Грета.

— Да, — ответил Эммин рот.

— Даже не думай, поняла?!

— Да.

Пустой взгляд, ровный голос.

— Ты меня слышишь?

— Да.

Она ничего не слышала.

— Я не знаю, что тебе еще сказать.

— Скажи мне, что с твоей ногой, — очнулась Эмма, вернувшись к подругам.

Грета даже не взглянула на нее. Резко отвернулась и захромала к школьной ограде. Потом отвязала свой голубой велосипед и уехала.

— Я думаю, она поссорилась с Ансельмо.

— Не знаю. Грета не умеет ссориться, — вслух рассуждала Эмма. — Видела? Она даже со мной сейчас не смогла поссориться.

— Точно. Она не умеет спокойно разговаривать. Разве только когда ей совсем плохо. Обычно она или начинает драться, или уезжает на своем велике. Хотя в итоге это без разницы. Два разных способа сделать одно и то же: сбежать.

Лючия произнесла монолог на одном дыхании, словно долго над этим размышляла и сейчас наконец пришло время сказать всю правду.

Эмма смотрела на нее с восхищением. Застенчивая Лючия впервые говорила с такой уверенностью. Эмме показалось, что в этом есть что-то очень важное и очень красивое. И еще — что Лючия говорила и о ней тоже.

— Все бы ничего, — заметила она вслух, переведя взгляд в пространство, в котором исчезли сначала Эмилиано, потом Грета, — но только рано или поздно ты встречаешь человека, от которого не хочется бежать.

— Молчи, — начал Шагалыч, входя в мастерскую.

Его руки сжимали руль гоночного велосипеда, переднее колесо которого было совершенно разбито. Обод прогнулся внутрь под прямым углом, отчего круг принял какую-то странную, совсем не круглую форму. Рама тоже несколько изменилась, а причудливо скрученная вилка наводила на мысль о довольно жестком лобовом столкновении.

— Я выполнял новый прыжок. Мощнейшая вещь. После таких прыжков все молокососы смотрят на тебя как на гуру.

Ансельмо взял в руки ключ-«звездочку» и открутил внешнюю втулку свободного хода.

— М-м-м, — прокомментировал он, погруженный в свою работу.

— Я назвал его «Прыжок ягуара». Потому что, когда ты находишься в воздухе, ты должен принять кошачью позу. Вот так.

Шагалыч выгнул вперед грудь и опустил голову, впившись пальцами в руль.

— Рычать тоже можно. Но можно и не рычать. Это уж как хочешь. Главное — кошачья поза. Поэтому я и назвал его «Прыжок ягуара».

— М-м-м, — повторил Ансельмо, сняв педаль и положив ее на пол.

— И приземляться тоже надо как кошка. Ты видел, как приземляются кошки?

— М-м-м.

— Сначала они вытягивают лапы, а потом сворачиваются клубком. При приземлении это гасит скорость как амортизатор.

— М-м-м.