— Нет, просто я тебя люблю, — сказала она вполголоса.

— Молодец.

— Я знаю.

— А я тебя не переношу.

— Придется научиться, потому что у меня нет ни малейшего желания оставлять тебя одну.

Эмма вдруг подалась вперед и обняла свою соседку по парте:

— Ясно тебе, Грета Бианки?

Грета сидела неподвижно. Она не обняла Эмму, но и не оттолкнула ее. Гладкие рыжие волосы приятно ласкали щеку. От них исходил легкий аромат.

— Ты сбежала, да?

Да.

— И теперь не осмеливаешься позвонить ему?

Голова Греты кивнула в рыжих волосах.

— Ты бы хотела позвонить?

— Нет, — сказала она, ни секунды не сомневаясь.

— Но ты бы хотела найти способ снова быть рядом с ним?

Грета закрыла глаза и покачала головой. Нет. Это трудно, но по-другому нельзя.

— Тогда нам надо продумать курс восстановительного лечения.

Эмма обеими руками подняла ее голову и ободряюще заглянула в глаза:

— Да?

Грета кивнула.

Да.

Доктор Килдэр выпрямила спину, положила руки на колени и приготовилась взять на себя заботу о разбитом сердце своей подруги:

— Положись на меня, darling. Я знаю верное средство. Называется «четырехэтапная терапия».

— Что такое четырехэтапная терапия? — спросила Лючия, словно из ниоткуда возникшая за их плечами.

— Болтовня, Прическа, Шопинг и Шоколад.

— А-бал-деть! — округлила глаза наследница рода Де Мартино.

Лючия и Эмма рассмеялись. Грета смотрела на них молча, размышляя о других способах лечения, очень жестких и далеко не самых восстановительных, которые она бы с удовольствием прописала своим заботливым подругам. Она не стала называть их вслух — решила, что сейчас лучше слушать, чем говорить. Но, увы, прежде чем Эмма успела расписать во всех подробностях свое верное средство, в класс вошла Моретти. Возвышаясь, словно амазонка на коне, на своих леопардовых каблуках, она быстро рассадила всех по местам грозным и довольным рычанием:

— Сегодня у нас устный опрос.

Ансельмо прислушивался, как резкие звуки громоздились в комнате, вырываясь из отцовского радио отрывками сбивчивого монолога. Ноты вибрировали всхлипами, хотели объяснить, обвинить, простить, потом передумывали и возвращались обратно. Адажио или фортиссимо. Звуки сбивали, загоняя слушателя в лабиринт надежд и подозрений. Казалось, музыка Томаса Эдиса лишена направления, и вдруг она подхватывала тебя стремительной фугой и забрасывала куда-то очень далеко, где искать ориентиры было невозможно и бессмысленно.

Ансельмо ухватился за глубокий низкий звук барабана, отбивавшего тишину. Тишину, которая длилась семь дней. Потом перевел взгляд на небо за окном веломастерской. Грустный голос диктора объявил название прослушанного произведения: Asyla. У Ансельмо возникло ощущение, что безумный гений английского композитора даже облака в небе разложил на полосы света и мягкую вату. Облака никогда не бывают похожи друг на друга. Сколько он их видел? Он не помнил. Можно запомнить облако? Очередной ненужный вопрос. С тех пор как ушла Грета, он только и делал, что задавал сам себе ненужные вопросы. Намного более ненужные, чем обычно. Нехороший знак.

— Ансельмо, — снова позвал отец.

— Да?

— Винт.

Резкий свист давно звал в дорогу. Ансельмо не слышал его. Неизбежное последствие ненужных вопросов. Точнее, их избытка. Он вышел на улицу и посмотрел на быстро вертящийся винт перед мастерской. Теплый ветер растрепал его каштановые волосы.